Эрлинде - Поэты – островитяне. И жизнь до предела сжата

Поэты – островитяне.
А мир остальной – не с нами,
Он весь на материке.
Поэт окружён морями,
Дождями и облаками,
А мир остальной – не с нами,
Он где-то невдалеке.
Поэт в этом мире – просто
Свой не покидает остров,
Всё делает второпях.
Поэт – не обычный житель,
Вы, люди, уж нас простите, —
В реальности мы – в гостях.
Нам нужно чуть-чуть покоя,
До нас не достать рукою,
И кто-то всегда расстроен,
Что мы в облаках парим.
Но нас не вините – просто
От люльки и до погоста
Нам нужен наш тайный остров
И синь глубины над ним.

От тех, кто тобой прельщён —
Туда, где царит мгновенье,
Лети, лети, махаон,
Лови, лови вдохновенье!
Твоя красота нужна.
Сверкни беспамятной долькой
Глубин, не знающих дна,
Былинкой, нежной и стойкой!
Две брызги – крылья твои,
Вот-вот и они устанут,
Замрут на ложе земли
И пятнышком светлым станут.
Две песни – хрустальный стон,
И жизнь до предела сжата-
Люби, люби, махаон,
Мистический код заката!
Закат для того горит,
Чтоб быть твоим крыльям – фоном,
Ручей для того журчит,
Чтоб льнуть к твоей песне – звоном,
И шёлк на крыльях твоих
Пылает нездешним цветом,
И ветер давно утих,
Чтоб вспомнить потом об этом…

Страданье разносится ветром,
Сгущается тучами горя,
Пронзает, как иглами, недра,
Сочится туманом из моря…
От этих туманов, не виден
Архангелом и Серафимом,
Страданием воздух пропитан,
Спрессованным и неделимым…
О, как же Россия привыкла
Вот к этим тяжёлым рассветам,
О, как же привычно приникла
К крестам, не дающим ответа!
А тысячелетия боли
Болят и болят, не стихая,
Ни счастьем, ни раем, ни волей
Уже никого не прельщая.

Хочу, едва дождавшись ночи,
Сгореть, – что недоступно, впрочем,
Для тех наук,
Где каждый куб красив и точен,
И каждый круг.
И где цилиндром сердце сжато,
И где не скрыться от квадратов,
Где настигают виноватых
Насмешки их.
Над чертежами не заплачешь,
И эти мысли так упрячешь,
Чтоб не рассыпались при встрече
Углов тупых.
Хочу, едва дождавшись ночи,
Сгореть. Но тот квадрат не хочет,
Что кубом стал.
А куб – ведь это просто клетка,
Не строй иллюзий больше, детка,
Таков финал.

За попыткой попытка проносятся дни.
Жизнь моя – не дела, а попытки одни,
Да и тех непригляден итог.
Наше время для душ – как Ходынка для тел:
Задохнётся в нём тот, кто соседа жалел,
Кто толкаться и драться не мог.

Я с укором шепчу: «Исцелися, врачу».
Кто судья, перед кем оправдаться хочу,
Обнаружив бессилье своё?
Если совесть – не много ль берёт на себя,
Лучше ль жить, до презренья себя невзлюбя,
Чем строкой успокоить её?..

Окраины взвесь, из нелепых забот,
Окраины соль у меня на роду
Написана, – пасмурный круговорот,
Любовь отвергающий, как ерунду:
Так мудрость его отрицает полёт,
Как пасмурность сводит на нет красоту.

Окраины брод, неухоженность, грязь,
Идея исчезнуть в снесённых домах,
Возможность иссякнуть, замолкнуть, пропасть,
В сугробе утихнуть и вытечь в ручьях —
Из этого века. В другой перетечь,
В другой пересесть животворный вагон,
Несущийся к месту нечаянных встреч,
Хранящий безбрежность до лучших времён.

Окраины дрозд, опалённый птенец,
Сквозь рёбра прорвался и сел на забор, —
Он знать не желает, что это конец,
И в горле его лишь восторг – не укор.
Окраины дрозд не поёт ерунды,
Обуглились крылышки – это не блажь!

Окраины волхв, подтверди, что и ты
Ожог не излечишь и смолкнуть не дашь!

Ах, эти строчки, как капли,
Молча ползут по щекам.
Надо закончить, не так ли,
Их невесёлый канкан?

Их непонятный источник —
Ах! – далеко, далеко.
Их узнаваемый росчерк
Скрыть нелегко, нелегко.

Станет с годами виднее
Их сокровенная суть.
Но и тогда – не посмеют
Правде в глаза заглянуть.

Лишь до скончания века
Будет тревожить меня
В этих рифмованных реках
Тема дождя и огня.

Сквозь белое небо тянутся долго ко мне облака.
Что показать им? Тёмное озеро, сонные берега?
Выкрик сороки, вой заскучавшей собаки вдали?
Что показать им – бледные руки мои?
Руки, чертящие странные знаки на белой бумаге.
Наше жилище и лес, мост и овраги…
Веки, которые просят покоя – и я их прикрою.
Пусть облака, как вагоны, плывут над головою…
Веру теряя, одни лишь гризайли рисуя,
В блёклом, бесцветном, томительном мире живу я.

Не поеду никуда.
Встрече вряд ли буду рада.
Поезд, люди, города, —
Не пройдёт теперь, не надо.

То, что мучило и жгло,
Выходить на свет не хочет,
В пробужденьи видит зло
И безумие пророчит.

Чтоб использовать привык
От безумья до могилы
Неизученный язык
Ненадёжной дикой силы,

Говорил чтоб о судьбе —
Неуслышанным остался,
И в растерянной толпе
По молчанью узнавался.

Не приеду, не приду.
Скорбь придумана не нами.
Бинтовать свою беду
Буду тонкими руками…

В июнь, на праздник света,
К прохладе рос и трав,
К нежнейшим ласкам лета
Я вырвусь, сеть прорвав.

Я совершу кощунство:
Не дам себя поймать
И в сладкие безумства
Опять запеленать.

И вспомню вновь, быть может,
Что не было – и нет,
Что душу растревожил
Лишь бледный силуэт.

Лишь зимний день надсадный
И то, что быть могло,
И взгляд тревожно-жадный
Сквозь мутное стекло.

Навстречу маякам – хотя не знаем, где ответ.
Навстречу маякам – недоуменно смотрят вслед.
Навстречу маякам – и руки тянутся к воде.
Навстречу маякам – и не найдёшь вины нигде.
Из влажного тумана вновь рождается вода,
А ночью, в тишине, за борт бросаются года.
Никак не разглядеть нам, что над зябкой белизной
Опять рассвет раскинулся горячей бахромой.
Никак не догадаться нам, что, споря с глубиной,
Из Ладоги уйти придётся медленной Невой.