Анна Жильцова - Изложения

Как слов бессмысленных непостижима нежность,
И сердцу смысл постигнутый – согбенно мал…
И лепетов, и логик детства ломкость и безбрежность:
Ведь правда вся за ним – раз он упал?

И как во сне иное «наяву». Всё маленькие люди
Летят к земле. Всё опыты промера бытия. Иные чтут
Закон паденья тел. Иные ноют: будет-де
Шалтаться всяким тут. Лежачих боязливо бьют.

Вставайте же. На расторопность ратей – надежды нет,
А нашим конницам – лишь на кону стоять.
Вставайте. На ощупь, в тишине, чуть свет
К стене идти самим – Шалтая подбирать.

Не был, не числился, не состоял,
Не привлекался и был не замечен.
Обрадованно мир встречал,
Кричал:
Тебя в отделе кадров ждали вечность!

Всех мыслимых грехов пока что избежав,
Ну а немыслимых – так даже не придумав, —
Лежит в клочочек плоти облачённая душа,
Небытие простив улыбкою беззубых.

Над колыбелями чудовищ и святых —
Графы из прочерков, как гроздья погремушек.
Не сотворил. Не натворил. Пока ещё. Затих,
Соскальзывая в жизни сон грядущий.

Свобода воли – всхлип и вздох,
И предопределенье – выдох. Как бы
Из личных дел гора. Готов
Ещё один… Да. Всё решают кадры.

Забегая вперёд, нам нельзя не сказать,
Что закончится всё очень плохо.
Будет мутно и холодно, и напоследок гроза
Разразится и всхлипом, и вздохом.

В старом доме пожар. Половицы гудят,
От отчаянья ад разверзая.
Забегая вперёд: бледноты той набат
На лице – как развязки примета плохая.

За стеною стена, сокрушаясь, прервёт тишину.
Лижет пламя, как раны, простенки.
Дом отходит бессильно, бессловно ко сну,
Убаюканный дождиком мелким.

Просто так, ни за понюшку —
За нелепую игрушку
Жизнь – живут и умирают,
В биографии кромсая
Ход событий мировых.

Просто так – ни сном ни духом —
Как рептилии на брюхе,
В жизнь вползают в ползунках —
Поиграться там в веках.

Просто так – как понарошку —
Вечно ждут концов хороших,
Забывая, что до нас
Шли уж люди в первый класс.

Так зачем? Зачем, скажите,
Эта мука, небожитель
поэт?

Ну что вы! Какой конь и какой араб?…
Наш Борис – это ж вылитый Бастер Китон!
Те же губы и скулы и тот же овал!
И глаза те же – болью налитые.

Как две капли скользящие, два двойника —
Две слезинки на щёках беззвучной эпохи.
Ни улыбки, ни всхлипа – лишь только глаза
Заклинают весь ужас Немого стоокий.

Два комических стоика. Словно в огне —
Той высокой скулы не дрогнувший мускул.
В щепки дом ураганом разносит – во сне
Наяву два героя стоят, американец и русский.

Что за промысел чудный – печать двойников:
Словно оттиски гранок нам спущены свыше —
Жизнь выходит в печать, текст почти что готов,
И двойным тиражом – та сенсация… Слышишь?

Аллитераций ахиллесова пята и блажь:
Случайных слов искать взаимную поруку —
Одно за всех! – смысл подбирая, как типаж
В горячем мушкетёрстве звука.

Так постановщик роли раздаёт
Из сумрака партера на подмостки,
Угадывая сходство как налёт
Души на внешности волнительно неброской.

Мою сирень сыграет Сирано.
Вся в шпажных искорках дуэли дуновений —
Задира нежная… Наверно, несмешно
В соцветьях истекать на сцене.

(А нос? А нос-то
Где? Да где ж это заведено? —
Сирень играет Сирано?)

А нос – в кашне,
Под этой кашицей равновеликих лепестков и капель.
В грозу видали ль вы?
Mахровым счастием лиловым на холме —
Драчун, бретёр, носач, храбрец зарниц – под сполохами сабель!

И монолог о ране
Читают ветви
Письмами к Роксане.

Вновь сошлась на ножах захолустий душа —
Беспризорной шпаною опушек – осока.
Полоснули. Посмели. Растенья расправу вершат.
Серпик месяца горлу грозит издалёка.

Задремавший, прошествовал полк камышей:
Вдоль по кочкам и луночкам – шелест лунатиков.
Сиротливо репейник шепнул: «Я ничей!», —
Уцепившись за полы игольчатым ватничком.

Швам, пальцам, вытяжкам, шипам,
Шумам, гвардейцам и оркестрам, окнам, божьим храмам —
Подателям сего: смутьянам, сутям и сетям – словам —
Гадать-прогадывать, начертанное напророчив даром.

Ладоням, лбам, зрачкам и зеркалам,
Скользящим взглядам и устам, ласковым прощаньям —
Проводы поверху, горем с губкой пополам,
Просеками ресниц, павших падежным окончанием.

Слова – силкам, ветра – воронкам, птицеловов – воронкам,
Затылкам – сталь и смолы чёрные с небес:
Чудному граду Дрездену – не треск,
А плач и на разрывах – перезвон по швам.

В сером мареве моря,
На пасмурном рейде, за мачтами,
Зацепившись за низкое небо,
Точёный кораблик повис

И качается. Пепельный парус
Полумесяцем пепельным дачникам
Светит издали.
Вмиг остывающий бриз

Самоваров, кострищ и пылающих щёк
Ветер сносит и сносит упрямо на волн пепелище —

Ветру, взморью, акациям ведь невдомёк:
Полумесяц сорвётся.
Сорвался…
Тучек публика радостно свищет.

Где грязь и гнус; где не смежая глаз
Всё ждёшь, страшась, когда ж нагрянут гости;
Где, как в долгах, день в долгих сумерках погряз —
Живут. На смерть и ночь никак не хватит злости.

Живут, хоть злости не хватает. Дефицит
Испытывают рощи, лужи, сажа
Туч грозовых. Дождь в сдержанном рыданьи моросит,
Листвы талоны в срок не отоварив… Скажешь:

Да, так и живут.

На горизонта лезвиях
Вёрст и рассветов истекают стаи.

Как выживаете ещё вы здесь, болезные?

– Да ведь – всё есть.
…Вот только —
злости саму малость не хватает.