Андрей Ильенков - Веко

Фриц на охоте, он не космат.
Людям охота ходы размять.

– Месяц, бедняжка, что там завис?
Звать меня Машка, ехай на низ!

Месяц заплакал звездами, но
Звезды – заплаты на домино.

Наглая Нюрка, пьяный гараж.
Тихо в дежурке хрусть карандаш.

Сияет солнцем сталь литовки,
Клинок как бритва шепеляв.
И смерть свистит, всекаясь ловко
В колени толстомясых трав.

Они от горести кричали,
Зрачком метался узкий бог,
И только голени торчали
Зеленой щеткой из сапог.

Окрест газона, изнывая,
Асфальт по руслам улиц тек
И раскаленные трамваи
Скакали с гиком наутек.

А дирижер махал неслабо!
За ним, с прожорливым мешком,
Одна понятливая баба
Стояла крепким босиком.

Все сильнее греет
Солнце с каждым днем,
В небе утро реет
Мраморным огнем.
Пламенем объята,
Выстрелит печаль —
Жутко и приятно
Вздрагивает даль.
Завтра – с юга ветер,
Оттепель, и боль
Жить на этом свете,
На одном с тобой!
Губы любят скупо,
Очи – горячо.
Я ли – этот глупый,
Дышащий в плечо?

Иду по листьям будто
иду по облакам
чтоб к осенью обутым
припасть твоим ногам

лицом в закат унылый
ногами на восток
назвать своею милой
траву и водосток

как съемка из подвала
и пленку засветив
два кожаных овала
уперлись в объектив

Вот две копейки – простая медяшка
В зимние улицы гонит из дома,
Крутится-вертится диск неваляшка,
Сладко под ложечкой сводит истома,

В уши стекло надувает мозаика
Желтых огней «Жигулей» и метели,
Сердце мое, словно пойманный зайка,
Серенький, в ужасе скачет по телу.

Что я окажу тебе – странно и вечно:
Маленький Кай и его королева,
Разве ты можешь быть так бессердечна,
Если услышишь простые напевы?

Что же ты, глупая сволочь, не видишь
Как я люблю тебя тая, страдая?!
Ты ли обрадуешь, ты ли обидишь,
Господи! Дай, чтоб попал не туда я!

Слезы и солнце морозного полудня,
Осень мою – ржавью плотницких скоб…
Осени больше не будет, как в Болдино,
Белою крышкой накрылся сугроб.

Долго ли, коротко соль закипала бы,
Туго ли мячик мученья глотал,
Вольно ли было выплакивать жалобы,
Губы сжигая о липкий металл?

Мне ли, большому, не плакать об осени,
Пусть и еще обо мне говорят,
Я ли ее из подъездов обоссанных
Не выносил на руках, как солдат?!

Как я люблю ее! Робость у пропасти
Край стерегла до окончания дня,
Что же вы, люди, все мимо торопитесь?
Нет, я здоровый, оставьте меня…

Железная дорога под окнами лежит.
Асфальт течет мазутом, ручьями пот бежит.

Стою я на балконе с коробкой папирос.
А мимо проезжает вонючий тепловоз.

Свистит свисточек тонко, снаряд вперед летит,
Отважная девчонка на буфере сидит.

От пыли золотая на чашечке весов.
И я предполагаю, что нет на ней трусов.

И мне смешно и больно, и сразу член встает,
Она рукой мне машет и песенки поет.

Она не будет больше в Пышме пасти коров,
Ее в Шанхае снимут жандармы с буферов,

В цепях заточат в башню за неоплпату виз,
А вызволит оттуда какой-либо маркиз,

В притонах Сингапура, в колечках анаши
Лимонными ночами коктейли хороши.

Но поезд едет быстро, везет ее в Китай,
Она мне ручкой машет, кричит «Прости-прощай!»

Прощай, моя Маруся, безмозглый мотылек!
Тебя я не увижу, и член на место лег.

Взмахнув полой халата, опять сажусь за стол,
Включаю вентилятор и ручку грызть пошел.

Слагаю я поэму о ядерной войне,
Ответственная тема, и так погано мне!

Есенина листаю рассеянной рукой,
Но он не помогает в тематике такой.

Я пью чифирь из банки, смотрю в окно, а там
Платформы классных танков везут в Афганистан

И часовой угрюмо сжимает автомат,
Нерадостные думы сейчас его томят.

Пропитан китель потом, письмо прислала мать,
Ему курить охота и стремно умирать.
Окровлены кинжалы, раскалены стволы,
Горят на перевалах груженые «Зилы»,

Гремит бесшумный выстрел, в аду не хватит мест,
Но поезд едет быстро, везет его в Термез.

А лично б я не против поехать бить сейчас
Душманов, сионистов и всех, кто против нас!

Увы – судьба иная поэтам суждена,
И я еще не знаю, как сложится она,

И я еще не вижу далеких перспектив,
Но небо стало ниже и лижет брег прилив,

И вот – волненья волны захлестывают мол,
И, вдохновенья полный, я вновь курить пошел.

Вдыхаю, выдыхаю, словесный пышет пыл,
Бегу блокнот хватаю, но все уже забыл,

Печальная улыбка подохла не беда
В аквариуме рыбка в неволе навсегда

И жизнь скучна как совесть, когда боренья нет,
И снова едет поезд и партизанов нет.

Она не молчит, или просто немая —
Она не моя.
Как всякая женщина, ты понимаешь,
Понятлив и я.

На грубом ветру как луна пожилая
С накрашенным ртом.
Напрасно глазами ее пожираю:
Ей скучно о том…

Ей скучно на лестничной клетке Останкино
Царапать глазки,
Ей скучно со мною, но осень-жестянка
Тоскливей тоски.

– Взгляни: я могуч, я вылажу из кожи,
Чего же еще?

– Еще – ничего, и уже – ничего же,
Оставь этот счет,
Гармонию алгеброй можно поверить,
Но хаос – увы.
Скрипят бесприютно небесные двери
И двери травы.

– Скажи, но затем ли Создателю молится
Последний поэт?

– Эх ты! А считался еще комсомольцем!
Вить бога-то нет!

Гляжу я на небо – а Бога и нету,
Дозволено все.
Какие поэты! Какие планеты!
Какой я осел!

…Посмотришь сквозь пальцы – и больно невольно,
Как вымыли кальций не винные волны

Давясь, я читал скукотищу для взрослых,
И их проверял, задавая вопросы,
И если мне лгали, я знал, что так надо,
И был для себя хитроглазой наградой.
Мечтал я о дружбе с девчонкой хорошей,
И чтоб до полночи играть с ней в Гавроша,
Однако ребята играли в Чапая,
При этом всех девок за белых считая,
Что скучно и грустно, и лучше бывало
Искать в одиночестве клады в подвалах,
Срисовывать башни и шхуны в альбомы
И изобретать преужасные бомбы