Array Антология - За границами снов

Его немножко есть. В тугой барсетке…
В сто лет назад написанных стихах…
В солонке у хорошенькой соседки…
Как будто начинает все стихать…

Вдруг резко – нараспашку мая дверца,
И снег черемух вянет на земле.
В лицо пахнуло позабытым детством
Вновь – от облитых клеем тополей.

Мы привыкаем сетовать на власти,
На невезенье, порчу, сглаз и рок.
А где-то наше родненькое счастье,
Несчастное, нас ищет – сбилось с ног.

Но маются и ищут счастье люди,
Энциклопедий тонны вороша.
Хм… вы когда-нибудь кормили грудью,
Прильнув щекой к ладошке малыша?

Метель в степи. Протяжно воет ветер,
В лицо швыряя жгучую крупу,
Нанизывая на железный вертел
Мою сиюмитную судьбу.

Все было честно. Даже штормовое
Предупрежденье было нам дано.
Изнеможенье. Наважденье. Двое —
Я и метель. Разорвано звено

Между реальной явью и киношной.
Стихия… как же можно супротив?
Хотя теперь и модно, и возможно
Технически – раскрасить негатив.

Но с этим разноцветьем не согласна
Мириться вьюга: знай себе одно —
Все красит только монохромной краской.
Метель снимает белое кино.

Двенадцатое утро мая
Бесцеремонно улыбнулось,
Голодным гамом заполняя
Зевки не выспавшихся улиц.

Так много воздуха и света
В объятьях призрачной истомы,
Так сладко предвкушенье лета,
Что выйти хочется из дома,

Где все промозгло, и обрыдла
Тоска каминного уюта,
Заплесневевшее повидло,
Преданья пледов пресловутых.

Свежи миндалевые дали,
И долы мятные мятежны,
Прохладны вздохи Цинандали —
Пусть этот завтрак будет грешным,

Веранду солнечно обрызгав:
Поджаристые хлебцы с тмином,
Упругий белый кубик брынзы,
Зеленый чай, пары жасмина;

Дрожащее желе рассвета,
Иных пленившее немало,
Не вдохновило лишь поэта,
Сопящего под одеялом.

Заламинирую любовь
И стану ею любоваться.
И можно будет не бояться
Пролить печали горький кофе,

Замять в кармане уголки —
Под пленкой полиэтилена
Ей море быта по колено.
Пусть не поглажены шнурки

И грудь вареньем не натерта.
Ей можно будет резать торты
И отскребать, как старый клей,
Тугую жвачку серых дней;

Используя ее как шпатель,
Все щели так законопатить,
Чтоб не просачивалась в грудь
Обид густая баламуть;

Легко, хвастливо и небрежно
Носить на лацкане, как бейджик.
Одев в прозрачную броню,
Ее надолго сохраню.

Заламинирую любовь…

У тебя глаза-хамелеоны —
Есть такой в природе дивный цвет.
Шелестят в них солнечные клены,
Излучая ультрафиолет;

Словно ей на небе места мало,
Мало глубины семи морей, —
В ободками сжатые порталы
Рвется синь хрустальных сентябрей;

Осторожность сумерек февральских,
Иней с можжевеловых ресниц,
Незажженность палочек бенгальских,
Голод ста беременных волчиц.

У тебя глаза-хамелеоны —
Иссиня-серебряный ментол.
Только он сегодня запыленный
Солью слез, уроненных в подол.

Отражена будильника нападка,
И отделяет на мгновение меня
Лишь тоненькая кожаная складка
От только что родившегося Дня.

Он просит ласки, требует заботы,
Скулит и ставит лапы на кровать.
Да, делать нечего: пусть неохота,
Но мне придется все ж его начать.

Уж как он рад! Бежит за мной на кухню,
Подлизываясь чашкой кофейка,
Несет в зубах поношенные туфли
Без задников, с опушкой по бокам.

Он терпеливо ждет за дверью ванной,
Когда я окончательно взбодрюсь,
Лицом, душой и телом чище стану
И наконец вплотную им займусь.

Я в коридор, а он за мною следом,
Когтями исцарапал весь порог:
Мол, нам пора за молоком и хлебом,
Накинь скорей, хозяйка, поводок!

И так до вечера: то это, то другое,
То покорми, то уши почеши.
Ох, и умаялась я за день, День, с тобою.
Когда же ты закончишься, скажи!

Я житель старой антресоли.
Сюда заглядывает свет
Так редко, вспугивая молей,
Прокладывающих свой след
Неслышно в складках крепдешина —
Того, что мерялся в аршинах
И чаял зваться «туалет»,

Выпячиваясь кринолином.
Вокруг, в слежавшейся пыли,
Насквозь пропахшей нафталином,
Битком набитые кули
Забытым хламом. За стенами —
То чьи-то хриплые стенанья,
То пес оставленный скулит.

Я наблюдаю с антресоли
Со смесью страха и тоски,
Как шьют для чад своих Аcсоли
Из алой ткани ползунки
И варят супчик из фасоли,
А Греи их, смолят, мусоля
Газет вчерашних уголки.

Вот в щель проскальзывает утро
Очередное. Резкий чих
Быт антресольного уюта
Ничуть не нарушает. Стих
На лестнице поспешный топот.
Я снова жду – о, тайный опыт! —
Минут молчанья золотых…

В парадной звуки поутихли,
И стало будто бы слышней
Сердцебиенье в паутине
Прожитых неприметно дней,
И застывает тусклый бисер
Безликих календарных чисел,
Мерцая холодно на ней.

Сгущалась грусть гуашью мглы,
Грязцой коричневого цвета,
Каким мы красили полы
За неимением паркета.

Трясла тенетами в углах,
Звала в зеленые запои,
В кармашке выцветших обоев
Сушила розы чуткий прах.

Из тени вытеснив просвет,
Дышала пылью книжной полки,
Приревновала к сальной челке
Скатавшийся в испуге плед.

Велела склеивать опять
Останки желтых фотографий,
Потом – их снова расчленять,
До смерти зля холодный кафель.

Грибной подмешивала яд
К псевдоспасительному мокко,
И в нем топила – ненароком
Зачатых – нежности котят.

До тошноты знакомый ритм
Стучала трубочкой газеты,
Ютилась маленькой Козеттой
В неприкасаемом внутри.

Напрасно тщилась слез-живиц
Подмогу благостную вызвать —
Повысыпа́лась из глазниц
Белков крошащаяся известь.

Хвалила антидепрессант,
Лизала слизнями весь вечер
Губ деревянных робкий бант.
Ароматические свечи…