Павел Пенитар - Да, я люблю. Стихи

Мы с тобой будем волей повенчаны.
Станем жить в тёплом доме бревенчатом,
и как весь небогатый народ —
свой копать огород,

в лес ходить за грибами – лисичками.
Нарожаем дочурок с косичками,
и ещё пятерых пацанов,
как основу основ.

Чтобы жизнь обеспечить достойную,
купим кур и коровушку дойную.
Заведём двух собак и кота.
Будет жизнь – красота.

И ещё нарисую идиллию:
у нас общая будет фамилия.
Ты мне веришь, как будто шутя,
одиночества дитя.

Ты заснёшь в кресле тихая нежная,
и улыбка во сне – безмятежная.
Я поправлю сползающий плед
под финальный куплет.

Я укрою тебя своей аурой,
госпожа и рабыня Изаура.
Как большой и задумчивый дог,
растянусь у твоих ног.

И вот финал, прочитаны молитвы.
Ещё один спектакль, словно клон.
Король и шут обходят «поле битвы»,
За ними все выходят на поклон.

Тут начинает занавес сдвигаться.
Под крики «браво», одобренья свист
летят цветы. Им вторит гром оваций,
что состоялся каждый, как артист.

Уходит зритель, гасятся софиты.
Открыт на выход театральный зал.
Все, слава Богу, живы, не убиты.
И кто хотел, сегодня всё сказал.

Весь мир – театр, каждый – лицедей.
Играл себя хитрец с повадкой лисьей,
интриги плёл. Простак жил для людей,
им освещая сумрак Закулисья.

Богач покинул сцену и бедняк,
оставив всуе бренные надежды.
Ни золотой в кармане, ни медяк
им не заменит белые одежды.

Они играли в пьесе разных лиц,
Их непохоже женщины ласкали.
И в разных центрах мировых столиц
совсем недавно им рукоплескали

Читать пришлось им разные слова,
раскрашивать различными цветами,
но бремя славы, сплетни и молва
их разведут меж разными вратами.

Прозренье в каждом возгласе сквозит.
Таких страстей не видел брат Гораций!
Они уходят, бросив реквизит,
И груды старых пыльных декораций.

Ушёл ловкач, за ним ушёл актёр.
Один стяжал, другой служил искусству.
Один простак, другой, как лис, хитёр.
Без них на сцене холодно и пусто.

Сыграл блестяще каждый свою роль,
кто бездыханно рухнул возле трона.
Закроет дверь за ними тихо сам король
и карлик – шут в короне из картона.

Сушёных трав пузатые стога,
и у дороги тонкие берёзки,
и синь небес, и белые снега-
всего лишь акт
из жизни на подмостках.

В этом фильме правды
пятьдесят на пятьдесят.
В ужасе застыв и в изумлении,
смотрим, как выращивают,
словно поросят,
монстров настоящих, без сомнения.
Графика компьютерная
душу холодит,
заставляет в кресле жаться-ёжиться.
Потому что каждый кровожадный троглодит
прячется под миловидной рожицей.

Монстров здесь разводят,
вроде как эксперимент.
Чтоб узнать про них чего-то лишнего.
Оказалось, монстр
не подложит экскремент
ни чужому никому, ни ближнему.
А на них охотятся,
как будто на зверей,
так что им немудрено отчаяться.
Будто среди монстров нет
таких же егерей,
или они чем-то отличаются.

«Остров монстров» —сильное
и страшное кино,
где действие прошито страхом острым.
Всё проходит, прежним остаётся, всё равно,
остров, где выращивают монстров.

Смотрим неотрывно мы,
пока глаза глядят,
изредка слезу смахнув украдкою.
Снова в фильме монстры
положительных едят.
Видно, положительные—сладкие.
Страшно—и сидим тихонько
в кресле, сжав кулак.
Чаша на весах борьбы качается.
Хочется помочь им,
всё же жалко бедолаг,
только вот кино уже кончается.

Монстры удивительно
похожи на людей:
то людьми бывают, а то монстрами.
Вычислить пытаюсь,
кто же всё-таки злодей
на знакомом мне до боли острове.
Снова в фильме
монстр, —совершенный эрудит.
Но я слышу голос
чувства странного:
– Кто же на кого
почти в истерике глядит
с каждой из сторон стекла экранного?

«Остров монстров» —сильное
и страшное кино,
где действие прошито страхом острым.
Всё проходит, прежним остаётся, всё равно,
остров, где выращивают монстров.

Лист осенний сорвался, упал
и разбился, почудилось, оземь.
Но горит, не снижая накал
рыжим светом волшебная осень.
Горьковатые кисти рябин
освещает осеннее утро.
Бескорыстно сюжеты картин
дарит осень и нежно и мудро.
Я б одну написал, если б смог:
Осень. Озимь—тонка и капризна.
Пробивается хрупкий росток.
И любовь. И весна. И Отчизна.
Нам придётся писать и стирать.
Вы словам ядовитым не верьте
в то, что осень—пора умирать,
потому что в ней—таинство Смерти.
Преходящий весенний угар—
буйство красок цветных на мольберте.
Осень—это божественный дар,
царство Жизни, не таинство Смерти.
Если б вдруг я художником стал,
на бескрайних просторах Отчизны
я бы сутками осень писал,
потому что в ней—таинство Жизни.
Лист осенний, свершай же свой круг!
Полыхайте, багряные кисти!
Умирают осенние листья,
пряча землю родную от вьюг.

На работе я сижу, как царь на троне.
Воробьи галдят, как будто бы в лесу.
Выше—бывший из министров обороны,
да ещё—лихая группа Инфо-СУ.
Здесь, как все вокруг, смеются и страдают,
отмечая дни рождения, поют.
Истребители вот точно не летают,
их здесь только на бумаге создают.
Царь так царь. Пусть буду с этим штампом,
с воробьями это было решено.
Захожу в свой кабинет, включаю лампу,
за окно в кормушку высыплю пшено.
Воробьи – нахалы, словно наважденье,
вырывают друг у друга корм из рук.
Я же царь у вас, имейте уваженье.
А они заходят вновь на новый круг.
Про мораль они не слышали такую,
и приходят, и уходят налегке.
Вновь и вновь свою кормушку атакуют,
как лихие истребители в пике.
Так хотелось упорядочить нахалов,
подравнять, не допуская до беды!
Но они склевали всё и помахали
мне до следующей порции еды.
Что за царь без боевой своей дружинки?
Что за деспот без маханья булавой?
Тихо падают и кружатся снежинки
над моей посеребрённой головой.
Рой снежинок на карнизе тихо тает.
В кабинете моём сказочный уют.
Хорошо здесь самолёты не летают.
Здесь их только на бумаге создают.

Мы с подругой
ели крем-брюле.
Руки-ноги
были на руле.
Крем-брюле
теперь везде: на стёклах,
зеркалах, капоте и крыле.