Мишель Деза - Стихи и интервью

Стать взрослым – невероятное расширение
возможностей поиграть.

Робинзон Большого Взрыва своей души.
«Реальность» выносит на берег людей и предметы,
черепки причин и ящики следствий.

Что есть душа существа?
Точка ли контроля в мозгу,
точка ли хрупкости в сердце?
Седалищный ли нерв, по запрету есть именно его?
Центр ли тяжести, плотности, ярости?
Потеря ли веса после смерти,
частота ли магической волны?
Отражение сверх-существа, эхо первого грома?
А, может, просто мечта её иметь.

Прислушаться…
и за шорохом мыслей и визгом эмоций
услышать далёко-внутренние тамтамы:
вздергивающую каденцию своей Первопричины,
всеопределяющий ритм пружины себя.

Не могу убить даже насекомое.
Не по морали, а по ужасу точного момента смерти.
Когда выплеснется жидкость сложно-белого цвета
(усредненный кофе-с-молоком Вселенной?),
освободится душа,
ища куда вселиться/отомстить,
или она начнет неудержимо расширяться
в цунами Большого Взрыва.

Убежать, как в детстве – прыжок в назад,
на рельсы с медленного Омск-Москва
из эвакуации —
как колобок рассыпаться.
Может, надеялся, что поймают, вернут,
ввернут в теплое жизневлагалище,
семью, сому, семя, племя.
Но никто даже не укусил.
И вот что-то замедляется – скорость, ускорение
или тоньше, более высокая их производная —
и медленно поворачиваю голову.
Или ветер с Океана уравнял прыжок.

Задолго до эмиграции из Москвы
я эмигрировал из большого и малого народов в
Науку-как-страну.
«Отечество нам Царское Село.»
Никогда не пожалел об этом,
и не только потому,
что здесь люди и порядки лучше.
Здесь лучше воздух, климат, почва,
вся физическая география,
и именно в этой земле лежат
все тысячи поколений моих предков.

Племена и их кучи, сплетённые в государства,
ведут себя как опасные подростки.
Можно, конечно, в них «только верить»…
А если нет, то ох как боязно прошныривать
между лапами этих неповоротливых
динозавров,
ожидая астероида-спасителя.
Впрочем, были и светлые минутки,
скажем, пещера Бломбос, Афины при Перикле,
Китай при поздней Чжоу, Самарканд при Улугбеке,
Флоренция при Лоренцо Великолепном.
Когда интеллигенцию
сдвигали с 3-его круга власти во 2-ой.
Когда, например, Аристотель, император знания,
учил Александра, императора пространства.
Но мне уже не увидеть такой минутки:
прочная ночь кругом.
Моя надежда-спаситель,
свеча во тьме – виртуальное племя,
заложники и прародители будущего:
читатели Википедии
и трогательные фанаты знания —
её анонимные авторы.

На стыках литосферных плит,
ревнивых орденов —
московских 60-ников, парижских intellos,
токийских edoko,
математики и еврейства —
свил я свое пугливое гнездо.
Защищаясь каждым от абсолютизма других.
Каждое из всеучений дает силу перетерпеть,
но только в обмен на верность.
Я должен и верен каждой из этих глыб сознания.
Все мои коктейли – из этих элементов.
Но прав, прав только ветер, tohu wa-bohu.

Хорошо обучить математике —
это вздыбить мозги для небесных прогулок,
корнями вверх,
почти без оглядки на цензуру правдоподобия.
Это и есть Гуляй-Поле, где решение задачи есть
только повод
перепоставить ее,
разве что круче взнуздав условия.

Души куются уже не семьями,
а ударами определяющих встреч/книг,
кометами сознания мастеров,
чеканящих личный рисунок смысла
как кратеры планеты или шрамы кашалота.
Мои отцы-основатели, имена-заклинания:
Волошин, Эредиа, Уитмен, Рильке,
Сервантес, Свифт, Кафка, Оруэлл,
По, Уэллс, Шекли, Дик, Лем;
Хайям, Руми, Сведенборг, Лурия,
Шолем, Жаботинский, Спиноза;
Паскаль, Ницше, Фрейд, Винникот,
Кеплер, Лейбниц, Вороной, Эрдёш;
Лоренцо Медичи, Леонардо да Винчи,
Диего Деза, Колумб, Альфред Уоллес.
Брызги с этих комет смешались во мне
в неповторимой пропорции.
Только в этом – моя единственность.

Когда я смог «писать», то оборвал почти сразу,
это помешало бы мне остаться честно – зверем —
сохранить гражданство в ледяном вихре явлений,
до их переработки пишущим.
Убежал от законной Поэзии
с красавицей-Наукой.
Заворожила неисправляемость реальной жизни.
Как у Лучо Фонтана: взрезами холста бритвой.