Алексей Козлов - Наших дней дилижансы

Но дом её – на снос. Пришёл черёд,
Желты обои.
И небо, прохудившись, протечёт
На нас с тобою.

Здесь немало отличий от прошлого и единиц
(Измерения роста и веса, карьеры, длины
И ступни, и ступени движения тела по жизни)
Очень много, пропорции старые искажены.

Здесь и времени счёт – до полудня и после – такой,
Что запутаться новоприбывшему очень легко,
А у даты в меню будет супом (на первое) месяц,
День рожденья (второе) – котлетой с горчинкой «Клико».

Здесь сюжетом для прозы с поэзией редко – война,
Чьим исходом-победой, где б ни была совершена,
Не гордятся. Поэтому принявший новую гордость
Будет эхом забытых понятий отвергнут – «Не наш!»

Здесь кукушку не спросят о главном – осталось ли чуть.
Эта правда жестокая вписана долгом врачу.
Если тот ошибётся, а может, ответит пространно,
За ущерб от надежды пойдёт под топор палачу.

Здесь единая мера успеха – как твёрдая гать
По болоту надежд, самомнений, где вязнет нога.
Если ты так умён, почему – как церковная крыса?
Но не спросит никто, почему не Эйнштейн, раз богат.

Этот мир, что распахнут для всех и признавший меня,
Там, откуда я родом, увы, никогда не понять —
Он враждебен по сути прагматике, логике, мерам,
И не важно, где в дате котлета заложена дня.

1.

Тебе – полтинник, а я всё старюсь,
И мой будильник пока мне в ухо
(Для звуков тару) бутылки звуком,
Допитой в полночь, не крикнул: «Время!»
И я старею.

2.

В один и тот же и день, и месяц
Родиться, позже отчалить ночью,
Меняя место, с отходом точным,
Как скорый поезд Варшава—Гамбург,
Вперёд ногами.

3.

Мозги раскинув, раскинем карты.
У вас – калина, в Техасе – кактус.
Посередине – стихи для встречи
По-человечьи. Удачный прикуп.
Ну, как не выпить?!

4.

Ты пьёшь нектары, а я покуда
Бурбон свой старый, и мне, верблюду,
К тебе дорога в игле закрыта,
Но дятлом в ритме готовит место
И мне стамеска.

Вам, с чемоданом, где порядок
Был скомкан сменами белья,
Где Библия с одной закладкой,
Что делит Книгу Бытия

На жизнь в дерьме, недели в трюме
И счастье – как полуподвал
С одной единственной кастрюлей,
Где суп давно не ночевал,

Вам, прибывающим на остров* —
Чистилище, где вонь и хлор,
И сквозь слезу, как линзу, остов
Свободы видится в упор,

Вам, с рюкзаками на закорках
Через таможни жернова
Аэропорта в новом Йорке
Прошедшим тело продавать

Таксистом или тротуарно —
Чужие вакся башмаки,
Чтоб душу сохранить и тварью
Не стать с лобзанием руки —

Поклон нижайший.
Вы на суше,
Что есть ковчег десяткам вер,
Одной мечте, что греет души.
Она из дерева гофер.

Ты обезволишь, как припадок,
В который раз – не умирать,
Уложишь просто на лопатки,
Сиделкой будешь до утра,

И белозубой негритянкой,
Блестящей по́том и зрачком,
Споёшь о чём-то африканском
И распрощаешься пото́м.

Когда придёшь последней ночью
Прощальным вдохом на земле,
То обязательно захочешь
Последний раз меня развлечь —

Не резюме по беглой съёмке,
А медленным, по буквам слов,
Воспоминанием о том, что
Скороговоркою прошло —

Все книги, что прочёл (построчно),
Моей судьбы черновики,
Рожденье сына, после – дочки,
Мои сомнения, стихи,

С косноязычием сраженья
До истощения, утра,
Всех мною побеждённых женщин,
И тех, которым проиграл,

Врагов объятия – нежданно,
Как зло изменчивых друзей,
Все города и рестораны,
Где тратил сотни, оборзев,

И то, что даже не запомнил,
И что хотел забыть как сюр —
Всё-всё, вернётся разом в полночь
Документально, без купюр.

И не рапидом истекая,
А длясь, как долгое кино,
Но что прокрутится, мелькая,
Как жизнь – в мгновение одно.

Опять, оскалясь шрифтом, катастрофа
Полощeтся на простынях газет,
А не стихов новорождённых строфы,
Взорвавшихся в небесной бирюзе.

Сердца, вчера растерзанные взрывом,
Числом не ранят те, что на земле,
А их владельцы у отдела «Рыба»
Читают новость, стоя за филе.

И каждому – своё. Таранить листья —
Одним, другим – на листопад глазеть,
Шахиду – месть, работа – журналистам,
Одним – филе, другим – тираж газет.

И как ни длинен список пассажиров,
А нет родных, то плакать по кому?
«Возьмите палтус, он сегодня жирный!»
Сердец владельцы жирное возьмут.

Куски людей, подлесок протаранив,
Остынут на поверхности земли,
Живым не остывать ещё, но странны
Сердцами, что безжизненней улик.

Спокойно завернут филе в несчастье
С передовиц, прочтённых неспеша,
Тела теплы, не рвёт сердца на части,
Вот только пахнет палтусом душа.

У ангелoв на рыбу аллергия,
И снимет Бог хранителeй с поста.
Он создал нас такими, не другими —
Своё лишь обонянье испытать.

Когда заходит ум за разум,
И смыслом предают слова,
Звук, не колеблясь, шлёт отказы,
A кухня запахов мертва,

Цвета противны различенью,
Ладонь стигматом не вскричит —
Как будто время попеченья
И сном призрения в ночи,

Тогда щемит – чему названья
Найти нельзя, поскольку слов
Не подобрать к следам дыханья,
Уже оставившим стекло,

Не обуздать затихший ветер,
Не различить ушедший цвет,
От звука нет и эха – вето
На всхлипы песни в голове…

То не от мира – не похоже
На всё, что умерло в словах.
И знаю, знаю – невозможно,
Но как же хочется назвать!

Сорвутся тьмою со степи
Монголы в грады лихолетьем.
Клинком сорвётся крест с цепи,
И серп – кривым мечом с мечети.

Слова сорвутся с языка,
Срывая с петель ставни, двери,
Сорвётся с атомов закат —
Последним заревом, наверно.

И не исполнятся в те дни
Долги, балеты и законы,
Не отразится солнца нимб
В иконах плоскостей оконных —