Тимур Бикбулатов - Метастансы (сторона А)

«Я не хочу.

Кусая солнцу локти,

Плешь пеплом вымазав и на луну скуля,

Я не могу.

Бегу, смотав дорог тень,

Как мышка с гибнущего корабля.

Смеёшься?

Ведь смеёшься больно —

Не разорвёшь колоду пополам.

Мои глаза с оглохшей колокольни

Ты сбросишь,

Мстя своим колоколам.

Я не хочу.

Я не люблю.

Тебе ли

Пыль обивать с туфлей, пройдя порог?

Тебе я в жертву тысячи Офелий

Мог принести.

Но не донёс,

Не смог.

Губ твоих привкус не слизать, не сплюнуть,

Ты знала,

Душу пьяную маня,

Что, захотев потешить свою юность,

Ты до смерти потешила меня.

Пусть взгляд твой гордый в сердце отпечатан,

Я не смеюсь…

Мне душно без тоски…»

И в грязь упала белая перчатка,

Едва коснувшись пепельной щеки.

Пальцы тонкие медленно выломав,

Я венок Вам совью и петлю.

Не кричите, пожалуйста, милая.

Я люблю Вас, по-детски люблю.

Подождите, я больше не буду так.

Черт с ним, с пальцами – дым без огня.

Вы так вздрогнули мило, как будто

Вы обнять захотели меня.

Обнимите, я знаю не просто Вам.

Пусть сегодня я дьявольски пьян.

Оправдаться хочу перед господом

Тем, что вечер Вы были моя.

Губы дёрнулись. Ну, улыбнитесь же,

Может быть, все уйдёт на заре.

Не простят мне грехи – я все выдержу

За невинный сегодняшний грех.

Неуют мокрых перьев. Кому бы

Расцарапать слезами жилет?

Эти мёртвые, синие губы

Мне не сделают больше минет.

Ни вина не прошу, ни отравы,

Моя гордость сегодня не в счёт.

Я готов в придорожной канаве

С губ твоих пить колодезный лёд.

Ни петли не хочу, ни объятий,

В череп неба впечатав луну, —

Мне б сорвать с тебя белое платье,

Как с гитары срывают струну.

Мне б немного тобой освежиться,

Мне б хоть самую малую горсть!

Ведь твоя черногрудая птица

Расклевала любви моей гроздь.

Не тебе я был брат, грустный дьявол мой яблоневый,

Не тебе этот бант из волос моих выплели.

Не тебе был мой Каин, по-здешнему авелевый,

Не сюда приходил ты тоску свою выблевать.

В моем круге – костры, да тебе до огня ли здесь?

Омертвела сирень, да в петлицу воды не влить.

Помню: снег не сошёл – повели тебя на люди,

Пристегнули к коню, да не к сроку мосты свели.

По земле – синева, по кордонам – весна не в лет.

У меня снегокос, у тебя – златосев, хоть вой.

Атаман, если сам, поводырь, если наняли,

А позвали пинком – на рассвет по росе конвой.

Пусть я сам не твой сын, и не мой тебе дом, как дым.

Все размыло следы, я к тебе через новой тракт

Я б пораньше пришёл, просто не было повода

Отпустить повода да пустить тройку по ветрам.

Только крест на груди, словно боль перечёркнута,

В небо шеи церквей наугад понатыканы…

Запрягай да гони, бледный ангел мой чёртовый!

Только как ни крути – не закроют мосты ко мне.

Умирать? Так какая ж забава

Мне положена в жизни ещё,

Если богу служить за… ло

Да и с чёртом не полный расчёт.

Может, солнце разорвано в клочья,

Может, слову так мало меня.

Или, выиграв право пророчить,

Доиграюсь до Судного дня.

Душу спрятав в стакане с окурком

И без двух отыграв мизера,

Я улягусь в постель к Петербургу

Как любовник, как муж и как брат.

А хотелось лишь самую малость —

Бросить пить и попробовать спеть, —

Только сердце судьбой отблевалось,

Проглотив беззащитную смерть.

Но в полете предсмертного вальса,

Оторвавшись от скрюченных рук,

Нацарапают синие пальцы:

«В моей смерти винить Петербург».

Ворвалась зима и поля перепачкала снегом,

Всем было плевать, но зачем-то хотелось огня,

Но кто-то не спал и от скуки откашлялся небом,

Потом поперхнулся и нехотя сплюнул меня.

Я так и остался плевком, попирающим слезы.

Я жаждал любви, издеваясь над похотью слез.

Но этот подлец ещё выдумал пьяную розу

И нас обвенчал за полпачки сырых папирос.

Она умерла, а меня обозвали поэтом,

Пытались стереть, но я спрятался в тающий снег.

А глупый чудак где-то выкопал подлое лето

И, видно устав, закопался в полуденном сне.

В эту ночь в перекошенном небе

Не моргать надоевшей луне.

Я ещё на земле этой не был,

И она не заплачет по мне.

Не в её волосатой утробе

Я болтался, на волю просясь,

Я ещё своё небо не пропил,

Чтобы падать в холодную грязь

Но когда-нибудь, гордый и вольный

Я напьюсь и ударю в бега,

Чтобы в снежное русское поле

Выйти на неокрепших ногах.

Прощание с Петербургом

Ошалелый, раздавленный, преданный…

Эта слизь на брусчатке – не я ли?

Кто из вас первым мной отобедает,

Не подавится пьяной печалью?

Языкам фонарей вряд ли нужен я.

Ну, оближут да сплюнут, поморщась.

Не для них я шаманил простужено,

Взгромоздившись на лысину площади.

Не для фейсов, в трамваях приплюснутых,

Душу склеивал водкой да горлом,

Небом грустным да солнышком блюзовым

Мне б прикрыть свои песенки голые.

Я вернусь, если только забуду вас,

Я не пел здесь и паинькой не был.

Дома лягу, напьюсь и закутаюсь,

Натянув на себя ваше небо.

Утром совесть из простыни выжав

(Ты лежи и не плачь, раз пришла),

Я оставлю свой след на Париже,

Незаметно раздев догола

Свой живот с выступающей грыжей,

Недосказанной, как «I Love».

И, прищурив бельмо идиотски,

Улыбнётся с окурка верблюд.

Кто-то здесь – Беранже или Бродский

(Бреюсь я, а не мылю петлю!)

Расписался коряво и броско

Предпоследним конкретным «люблю».

Выжму. Выжгу. Не к спеху она мне.

Хватит, пожил. Противна уже

Память, брошенная на камни

В пережёванном неглиже.

Вспомню изредка. Было б чем вспомнить,

В грязных пальцах обрывки держа

Наготу переполненных комнат

Изувеченного этажа

И ухмылку по-питерски зимних

Поцелуев промозглых. Скажи,

Ты когда возвращала стихи мне,

Я ловил ребятишек во ржи?

Они говорили: «Верь, брат, нам,

Ты будешь палач и бог.

Мы в люльке качали Рембрандта,

К купели носили Рембо.

Ты будешь купаться в вермуте,

Лаская блядей у ног.

Ты ж не какой-нибудь Лермонтов,

Что нас не пустил на порог.

Иначе ненужным довеском

Мы вздёрнем тебя на Парнас.

Когда-то дурак Достоевский

Смертельно обидел нас».

И слюни текли по скатерти,

В глазах расплывалась слизь.

Хотелось послать их матерно

Туда, откуда взялись.

Чтоб черными стали из красных,

Чтоб с шеи сползла голова.

«Я вам далеко не Некрасов,

чтоб временем пачкать слова.

Я вам не шарманка с музыкой —