Джованни Боккаччо - Фьезоланские нимфы

Она реки чуть-чуть не добежала,
Как платьица изящное тканье
Запуталось в ногах; она теряла
Дыханье в беге, страх сломил ее.
Увы, Муньоне радость обуяла,
Он вмиг настиг сокровище свое,
Схватил, держал, обняв ее руками,
К девичьему лицу прильнув устами.

Тут силой взял он, тут насилье было,
И нимфа тут была осквернена,
Бессильна отвратить, что так постыло.
О жалкий мальчик! О, как ты бедна,
Несчастная! Вас бездна разделила,
Раскаянья безумного полна!
Сама Диана с дальнего пригорка
Двоих обнявшихся открыла зорко.

Она гремит: «Несчастные! Идете
Вы тотчас вместе, грешники, в Аид!
Последний час вы на земле живете,
Не видеть вам, как летний день сгорит;
А ваши имена передаете
Навеки водам, видевшим ваш стыд!»
И грозно на любовников взглянула —
И тетиву тугую натянула.

С последним словом и стрела пронзила
В тот самый миг, мгновенная, двоих.
Сынок, во мне лишь правда говорила!
Хотели б боги лжи от слов моих,
Так до сих пор тоской бы грудь не ныла!
Случилось, что убит один из них:
Стрела, пронзив два сердца, их связала.
Так кончилась любовь их без начала.

Кровь бедного отца струи речные
Все красноватым светом налила —
И потекли, как будто кровяные,
И боль его всем явной пребыла.
Хранят здесь тело глубины родные,
Чего душа не знает ни одна,
Как и всего того, что дальше было;
Одна река лишь имя сохранила.

Сказал я, что Диана съединила
И кровь, и тело нимфы молодой
С другим и вместе с ним же превратила
В источник чудный, что, журча, с рекой
Вблизи сливался, — так чтоб явно было:
Гнев беспощадно яростный такой
Мгновенно надо всяким разразится,
Кто оскорбить хоть раз ее решится.

И с тысячью, я знаю, так же было,
Что ныне птицы, горные ручьи,
Иль что она в деревья превратила
Преступников в любовном забытьи.
И в старину еще она убила
Двух кровных братьев — нашей же семьи.
Так берегись, храним небесной силой,
Ее руки, сыночек ты мой милый!»

Так Джирафоне старенький, рыдая,
Окончил свой рассказ и замолчал.
Стоял и слушал сын, не прерывая,
Подробности со тщаньем замечал.
Собою несколько овладевая
И поборов смущенье, отвечал,
От своего не склонный отступаться:
«Ну, этого мне нечего бояться!

Теперь не трону их, избави боже,
Случится разве, встречу как-нибудь.
Я так устал, ты утомился тоже;
Пойдем, отец, нам надо отдохнуть.
Чтоб засветло прийти, я лез из кожи,
И был нелегок этот горный путь.
Домой добрался — и устал сверх силы.
Итак, пока прервем беседу, милый».

Спать улеглись; но день не занимался, —
Проснулся Африке, вскочил тишком,
Опять туда — к холмам своим пробрался,
Где был все время сердцем и умом.
Он шел и беспрестанно озирался,
Но видно ль Мензолы — искал кругом.
И помогла Амурова наука:
Он от нее стоит — на выстрел лука.

He он, она увидела сначала —
И полем тотчас в ужасе спешит.
Тут он услышал, как она кричала,
Взглянул — она взывает и бежит,
И мысль его как светом осияла:
«Ведь это — Мензола!» Он вслед летит,
Ее зовет и молит, именуя:
«Постой, постой, тебя ведь так люблю я!

О девушка прекрасная! Мгновенье!
Ведь без тебя не мил мне белый свет.
Давно терплю я от тебя мученье,
Мне день и ночь покоя больше нет.
Не смерть несу тебе, мое стремленье
Тебе вослед не предвещает бед.
Амур один меня к тебе кидает,
Зло иль вражда тебе не угрожает.

Тебя не так преследовать хочу я,
Как коршун куропаточку когтит
Или как волк, свирепо торжествуя,
За бедною овечкою спешит, —
Но любящей душой тебя милуя,
Что красоту твою всех выше чтит.
В тебе моя надежда и желанье,
И было бы моим твое страданье.

Коль подождешь меня, клянусь богами,
О Мензола прекрасная, тебе,
Что я желаю брака между нами
И счастие любви найду себе,
Все мыслимое здесь под небесами,
Тебе врученной вверившись судьбе.
Ты, ты меня ведешь, мной обладаешь,
Ты жизнью всей моей повелеваешь.

И вот — зачем, жестокая, желаешь
Причиной быть погибели моей?
Неблагодарностью ли отвечаешь
Любви моей, которой нет сильней?
Иль за любовь мою мне смерти чаешь —
И будь она наградой мне твоей?
А не любил бы я? Ты как бы мстила?
Жесточе б ведь со мной не поступила!

Коль убежишь, ты будешь беспощадней
Медведицы, где медвежата с ней,
И горше желчи; жестче, безотрадней
Холодных, твердых мраморных камней.
Коль подождешь — и меду ты усладней,
И винных лоз нежнее и хмельней,
И солнца миповидней красотою
Умильной, кроткой, ласково-простою.

Но вижу — тщетны все мои моленья.
Словам моим не внемлешь и молчишь.
Ко мне, рабу, не хочешь снисхожденья
И даже глаз назад не обратишь;
Но, как стрела, исполнена стремленья,
В дремучие леса свои спешишь,
На скалы ты взбираешься в тревоге —
Пусть камни, терны уязвляют ноги.

Но раз ты убегаешь, непреклонна,
Любимая, как это вижу я,
И в этом — весь ответ мольбе влюбленной,
И дальше — хуже ненависть твоя;
Да уравняются все горы, склоны, —
О том к Юпитеру мольба моя,
Да будет вся равнина с далью всею
Ровней и ниже под ногой твоею.

Вас призываю, боги, что живете
В тенистых этих долах и лесах,
Коль вам любезность ведома — к заботе
О милых, нежных, маленьких ногах
Вот этой нимфы, — вы не преминете
Все камни, терны, сучья на путях
Прелестных ножек превратить в лужочки
И в тоненькие травки и цветочки.

А я отныне следом за тобою
Уж не пойду; куда идешь — иди;
С моим несчастием, с моей тоскою
Останусь без исхода впереди.
Мне ждать недолго вечного покоя:
Исходит сердце кровью тут, в груди.
Все ты: ведь твой огонь его терзает,
Жизнь с каждою минутой исчезает».

А нимфа не бежала, а летела.
Высоко полы платья подняла,
Чтобы предаться бегу уж всецело,
Их за пояс заткнула как могла, —
Так что сверх поножей открыто, смело
Вся стройная нога видна была
И, как освобожденные из плена,
Пленительные белые колена.

С копьем в деснице вон она мелькнула,
Вдаль отбежать успев крутым путем,
И, обернувшись, гневная, взглянула,
В испуге вспыхнув пурпурным огнем —
И крепкою рукой в него метнула,
Чтоб насмерть Африке сразить копьем.
И уж сразила б, если б не случилось,
Что прежде в крепкий дуб оно вонзилось.