Владимир Голубев - Форточка

Дружинники бились, даже получив смертельное ранение. Поэтому пленных было очень мало.

Поселок открыл ворота без всяких напоминаний. Людей было мало, меньше, чем три недели назад. Зато обнаружили в яме, местной тюрьме, десяток пленных земляков. Выпускать их, Скворцов запретил.

«Из-за глупой стычки, отношения с новгородцами окончательно испортились. Боевые трофеи стоят, конечно, дорого, но вира за убитых дружинников превосходит все разумные пределы», — думал Скворцов в ожидании допроса пленных. Пленные упорно молчали, делали вид, что не понимают русского языка. Раненый в руку комбат добавил пару раз ногой для понятливости одному с особо наглой рожей, но и это не помогло.

Василий позвал старого кормщика, знатока диалектов. Сразу выяснилась интересная подробность, это викинги на новгородской службе.

— Я сразу заметил, что ладьи у них другие, — обрадовался комбат.

У Скворцова свалился камень с души, ему надоело убивать русичей. Хотя шансы договориться с новгородцами от этого не увеличились.

Добыча оказалась на удивление большой. Кроме двухсот доспехов, золота и серебра убитых и пленных дружинников, трех ладей, массы полезных вещей и запаса продовольствия, обнаружился моржовый клык, озерный жемчуг и громадное количество пушнины. Викинги везли в Великий Новгород налоги с целого края. Поэтому охрана была такая солидная. Несмотря на богатую добычу, Скворцов приказал сдать все трофеи. Определить, кто кого убил, было невозможно, и доспехи разделили между бойцами первых трех ладей. Те бойцы, что имели бронежилеты, получили компенсацию золотом. Остатки доспехов отдали лучшим бойцам в отряде преследования.

Допрос земляков, сидящих в тюрьме, ничего не дал. Они упорно уверяли, что в убийствах и насилиях участия не принимали. В поселок вернулись добровольно, хотели примкнуть к Скворцову, но отряд уже ушел. Местные жители конкретно против них, ничего путного сказать не могли. Пришлось принять их в отряд.

Единственный фельдшер в отряде работал без отдыха. Легкие раны перевязывали бывалые участники войн, ему оставались только сложные случаи.

— Раны опасные. Из наших выживут меньше половины, а новгородцам повезло. Раны чистые, сквозные, только у двух пришлось извлекать пули, — доложил фельдшер Скворцову.

«С учетом раненых в дороге, у нас больше девяноста человек в лазарете. Мы уже задержались на два дня. Придется оставлять их в поселке», — решил Василий. Побеседовав с ранеными, Скворцов оставил им для охраны пришлый десяток земляков, и пообещал, что Светлана заберет их всех в Степь недели через три.

Среди новгородцев оказался один слишком гордый викинг, тот, что получил от комбата по почкам. Допросы показали, что это молодой вождь. Решили взять его с собой. Забрали также единственную женщину среди новгородцев, хотя пленные и уверяли, что она не «такая», что она племянница вождя.

— Ну ты посмотри, командир, во все времена вожди возят с собой «племянниц», — удивился комбат.

— Золото снять, позвать местную бабу и обыскать «племянницу», — приказал он бойцу из охраны, — никаких исключений.

— Девчонку не «щупать», — приказал Скворцов, — кормщик сказал, что завтра приплывем в крупный поселок. Там, кому невтерпеж, смогут договориться с бабами.

— Никто не трогал, командир, народ порядки знает. Тебе оставили, — возмутился комбат.

Выбрали трех, самых хворых после гриппа кормщиков, и отпустили домой. В отряде появились свои суда. Скворцов набрал бывших моряков и рыбаков, и поручил осваивать науку парусного судовождения.

Иннокентий Петрович испытывал нешуточное волнение. Он был влюблен. Светлана явно дала ему знать, что его чувство взаимно. Вчера вечером ее объятия во время танцев, были даже чересчур откровенны. А как она смотрела на него! Внимательно и нежно.

Иннокентий Петрович не мог позволить себе интрижки с замужней женщиной. Воспитанный в строгих правилах, Мышкин всегда вел себя так, чтобы ему не было стыдно посмотреть в глаза другим людям. Видимо поэтому он смог сохранить душевное равновесие в ужасе последних пятнадцати лет. Вот если Светлана разведется с мужем, тогда Иннокентию Петровичу будет прилично открыто ухаживать за ней. Как говорил его старый друг, вечная ему память, «немного цинизма и наглости будут тебе, Кеша, на пользу». Но, увы, Мышкину очень не нравилось быть даже немного циником и наглецом.

Формально, Светлана являлась сейчас начальником Мышкина. Она отдала ему планы проведения агитационной компании среди голодающих, и ждала его доклада по исполнителям. Работал штабс-капитан с подъемом. У него появилась большая интересная работа. Мало того, он вместе с любимой женщиной спасал миллионы человек.

Вместе с ним опросом бывших зеков занимался Валерий. Тот искал контакты с зеками из других лагерей на Беломорканале. Новая операция освобождения задумывалась, как тотальная. Планировалось, на двое суток захватить все концлагеря, и произвести жесткий отбор на месте. Опыт показал, что в лагерях, больше половины контингента – обычные преступники.

Никита уехал в Петербург зарабатывать деньги. Туда поехал и Коробов-старший. Ему нужно было решать «политические» вопросы с неким Тройниным. Валентин повез основной отряд «крестьян» в Сызрань. Там их должны были вооружить, снабдить лошадьми, инвентарем, семенами. Первое село должно было суметь защитить себя. «С сорока тачанками, к ним никто не сунется», — считал Иннокентий Петрович.

Отправлялся отряд сегодня. Светлана с Иннокентием Петровичем пошли провожать. Проходившие мимо «крестьяне», здоровались со Светланой, штабс-капитану отдавали честь. Иногда просили Светлану привезти родных. Один, с наглой рожей, попросил прислать баб. «Да пусть хоть с детьми». Подхорунжий дал ему по наглой роже, но тот только довольно заржал. Многие заулыбались и одобрительно поддержали смельчака. Светлана нахмурилась, но «наглая рожа» видел, что глаза у нее смеются. «Пришлет баб, не забудет».

Вечером Мышкин снова ужинал со своей Светланой. «Свет мой во мраке жизни», — изощрялся Иннокентий Петрович втайне от любимой. На ужин заглянул Валерий.

— Отличная еда, — одобрил он.

— Валера, ты вечером поменьше налегай, у тебя лишних десять кеге, — «обеспокоилась» здоровьем деверя Светлана.

— Я с этими поездками уже сбросил десять кеге, — сообщил он невестке.