Михаил Ланцов - Иван Московский. Первые шаги [litres]

Вечевая площадь находилась на другой стороне Волхова. Но буза там стояла такая, что гул от криков доносился даже в лагерь княжича.

Тот организовал отдых людей таким образом, чтобы к ночи большая часть его войска была выспавшейся. Мало ли? Ночь – опасное время. И не прогадал.

– Стой! – крикнул постовой, заметивший странных личностей, вываливших на улицу. – Кто идет?

Это стало своего рода сигналом к атаке. И народ повалил по трем улицам атакующими толпами. Но натолкнулся на щиты ратников. Они не спали. Они уже отдохнули. И они были начеку.

– Полки отворяй! – раздался голос командира стрелков. Его подчиненные тоже бодрствовали. Более того, держали пищали заряженными, а фитили тлеющими.

Вот и угостили улицу залпом. Потом еще одним. Потом еще. Им было легко работать. Внешний периметр своего лагеря со стороны поля Ваня огородил повозками, образовав крепкий такой вагенбург. Что очень серьезно укрепило тылы, исключив нападение с той стороны. А вот бочки всякие и сундуки он велел перетащить сюда, в городскую часть. Да покрыв сверху досками, соорудить импровизированные помосты. Так что сейчас туда стрелки и забрались, получив возможность стрелять поверх голов ратников.

Невозможность осознать масштаб потерь резко повышала модуль моральной упругости нападающих. Не в пример полевой битвы. Поэтому, желая как можно скорее охладить пыл новгородцев, Ваня велел выкатывать орудия, заряженные не картечью, а ядрами. По такой плотной толпе на узкой улочке – самое то. Особенно в упор.

Бах! Жахнуло легкое полевое орудие, выкаченное вперед под прикрытием ратников. С трудом. Тем ведь целый коридор в своем строе пришлось организовать. Чтобы своих не зашибло откатом. Но затея полностью оправдалась. Ядро проложило просеку в этой толпе людей, пройдя ее насквозь до изгиба улочки. Отчего и натиск резко спал.

– Бей! – рявкнул командир стрелков, и те вдарили из своих пищалей. Опять же – наугад. Ничего ведь не видно. Но на узкой улице целиться особенно и не надо. Требовалась просто плотность огня. Чем выше, тем лучше.

Бах! Вновь ударило орудие, перезарядившись. И снова ядром, в надежде на то, что толпа волей-неволей вновь сомкнула свои ряды. И судя по воплям – этот расчет оправдался.

Еще пять минут. И все затихло и на этой улице, и на соседних. Ну как все? Раненые стонали, матерились и издавали всяческие звуки изрядным навалом на улицах перед импровизированными укреплениями московского лагеря. Но к ним никто не спешил на помощь…

Рассвело.

Вид улиц, по которым наседали новгородцы, был невероятный. Жуть жуткая! Все стены, загородки и дубовая мостовая залиты кровью. Тела лежат вповалку. Фрагменты тел. То здесь, то там вырванные ядрами кишки свисают чудовищными гирляндами. И в этой кошмарной каше вяло шевелятся все еще живые люди. Все-таки бить ядрами вдоль узкой улицы, забитой людьми, – страшная вещь.

На что уж Ваня был невпечатлительный, но и ему стало дурно от увиденного. Аж позеленел. Те же из воинов его, что послабее духом, так и вообще блевали.

Плохая война. Некрасивая. Но дело свое она сделала. Больше никто не пытался сунуться с выяснением отношений к московским войскам. Так, осторожно выглядывал. Бледнел или зеленел от зрелища. И сразу тикать. Даже для местных, привыкших к куда большим кошмарам, это было удовольствие ниже среднего.

Так и просидели в гнетущей обстановке. А там, вдали, казалось, не прекращало гудеть вече. Почти все раненые отошли в лучший мир примерно часа за два после боя, прекратив давить на нервы. Остальных пришлось добить. Потом появились женщины и монахи. Бледные. Они стали осторожно соскребать то, что осталось от нападавших, и грузить их на подводы. Выборочно. Все искали своих. А найдя, женщины начинали рыдать. Зачастую беззвучно, словно боясь потревожить кого-то в той кровавой каше.

А Ваня наблюдал за этим и отчаянно хотел накатить стакан чего-нибудь вроде виски да выкурить сигаретку или две. Да, эти люди хотели его убить. Но как-то уж очень кроваво вышло. Жутковато. Что о нем потом скажут? Прозовут грозным? Или, может быть, кровавым? Ведь он дал им шанс разойтись бескровно. Ну потеряли бы имущество. Ну переехали бы в Юрьев-Камский. Ну так и что? Там тоже торг есть, и не хуже местного. Устроились бы, прижились. Главное, что живыми были бы. Но нет. Не захотели. Блин…

Он дернул головой, словно Мюллер в исполнении Леонида Броневого, и нервно потер лицо. За эти несколько часов он уже свыкся с картиной вот этого фарша, размазанного по узким улочкам. Но все равно – ему было не по себе. Как-то накатило. Он вдруг осознал, что за последнюю неделю по его приказу было убито намного больше тысячи человек. В первой битве на Шелони легло четыреста семнадцать. Во второй – еще триста семьдесят два бедолаги Богу душу отдали. Да тут, в сражении под Новгородом, двести девяносто восемь ратных человек новгородских положили картечью да пулями. А тут на улицах сколько?

– Что, княже? Погано на душе? – спросил священник, шедший в поход с войском. От него не укрылось состояние Вани. – Я уж думал, грешным делом, что ты кровью упиваешься.

– Да какое там, – отмахнулся он, тяжело вздохнув. – Ну что за дурость? Ладно там, в поле. Все знали, на что идут. Воин идет убивать, зная, что его также будут пытаться убить. Все честно. Никто насильно в бой не гонит. А тут как это понимать? Вон – глянь. Посадские. На что они надеялись?

– На победу, – произнес стоявший подле Даниил Холмский.

– Да уж… – покачал головой Ваня. – Надо тех, кто простой мастеровой, ремесленный люд на убой послал, на осинке вздернуть. Ведь они-то – не эти дурни. Они-то понимали, чем все обернется. Им-то небось и про Шелонь все рассказали, и поле под городом со стены они видели. У них же еще есть воины. Зачем же так-то? Мрази…

– Не горячись, княже, – осторожно заметил священник.

– Чего не горячись-то?! – вспылил Ваня. – Я им что – все ворота завалил камнями? Им что, не уйти? Взяли бы свои пожитки да тихо ночью сбежали куда-нибудь. А потом, как утихло, примирились. Мягко и без всякой крови. Или, может, они попытались решить дело миром? Договориться пробовали? Нет. Они жаждали крови и вынудили совершить вот это, – махнул Ваня рукой на залитую кровью улицу. – Ты, отче, разве не заметил, что там, на Шелони, нас должны были убить? И меня, и тебя, и всех этих славных людей, что под моей рукой туда пришли. Предали нас, отче. Предали, сообщив новгородцам о том, куда и какими силами я пойду. Ждали нас там. И если бы не Божье провидение да наша выучка – порубили бы. И отца моего предали, ибо такую рать великую собирали явно для того, чтобы и его прижать. И твари эти ядовитые участвовали в сем заговоре самым паскудным образом! Они ведь Ливонии гарантировали права на Псков, ежели те за них вступятся. Ты понимаешь, отче, что это значит? И тоже скажешь, чтобы я не горячился?