Владимир Свержин - Крона огня

Тронный зал дворца кесаря франков был почти безлюден. Под его гулкими сводами, втягиваясь сквозь круглые слуховые отверстия, будто ища выхода и не находя его, подвывал ветер. Ему не было дела до юного государя и его сухощавого кривоносого гостя.

— Эти люди не станут воевать так, как ты их учишь, — с обычной прохладцей объяснял Дагоберт. — Они не держат строй, поскольку в строю не покроешь себя воинской славой. Победа достается всем, но каждый барон, несомненно, желая общего триумфа, в душе тревожится лишь о собственном прославлении и выгоде. Все его ратники в схватке помогают ему в этом и получают за это часть трофеев. А ты хочешь заставить их забыть все, к чему они привыкли.

Лис поглядел на Дагоберта, предчувствуя увольнение с занимаемой должности и стараясь скрыть невольную радость. Ему и прежде-то вовсе не улыбалось командовать бандами кичливых баронов, а уж сейчас, когда дело требовало свободного перемещения, так и вовсе.

— Не, ну это уж как в ваших краях водится, пусть хоть вприсядку хороводы перед вражинами злыми водят. При случае это ж не мне люлей навешают, а вам по всему фронту наваляют.

Ваша доблестная мамаша поставила меня командовать гвардией, я о том не просил. Уж явите милость, государь, воюю, как умею, пока что жалоб не поступало. Вам тут виднее. У нас в Нурсии воюют так, у вас сяк. Стало быть, мне с этим сяком делать нечего.

Шо я вам скажу: трон у вас есть, победу мы одержали, теперь можно и в отставку, и на просторы родной Нурсии. Эх, как там они без меня?

— О вашей Нурсии во всем свете никто слыхом не слыхивал, — без малейших эмоций ответил Дагоберт. — И об этом знаю уже не только я. Кардинал Бассотури вчера настоятельно интересовался происхождением вашим и ваших друзей. Он вскользь намекнул, что причисление моего отца к лику святых несколько задерживается в связи с тем, что непонятно, люди вы или демоны в человеческом облике, пришедшие из адской бездны. Сами понимаете, к чему может привести столь настойчивый интерес. Конечно, я назвал его слова бессмыслицей, однако не думаю, что он мне поверил.

— Вот как оно все выходит. — Лис наморщил лоб, изображая глубокую озабоченность на хитром лице. — Мало того, что родины у меня не осталось, так еще и церковники нашими шкурками заинтересовались. Спасай после этого Европу от нашествия!

— Пока вы состоите на моей службе, никто не посмеет вас тронуть, — вскользь обронил Дагоберт. — В свое время вы защитили меня, сейчас я возвращаю этот долг. Но рекомендую хорошо подумать и не торопиться к неведомому дому. Что же касается вашей просьбы освободить вас от командования, я согласен. Я непременно подумаю о новом назначении для вас.

— Вот спасибо, премного благодарен, — начал Сергей.

В этот миг в дверь деликатно постучали, и почтительный дворецкий, склонив перед государем седую голову, объявил:

— К вам с докладом мастер Элигий и его племянник, Шарль из Люджа!

Дорога из Парижа в Форантайн казалась Брунгильде верхом уныния и тоски. Ей вспоминалась недавняя встреча с Гизеллой. Как и обещал вездесущий менестрель, государыня не держала зла на свою пусть и своенравную, но верную служанку, и, хотя была несколько суховата в общении, все же изъявила жене казначея свою благосклонность, пожелав доброго здравия и семейных радостей. Правда, услышав о намерении Элигия отправить ее в родовой замок, Гизелла не усмотрела в том ничего предосудительного, сказала, что удел жены повиноваться мужу, что в это время года в Форантайне должно быть восхитительно и значительно тише, нежели в столице. Вместе с тем она заверила, что непременно призовет ее к себе, лишь только сочтет нужным. Последнее утверждение звучало довольно расплывчато, однако вселяло надежду. Теперь, как и говорил Бастиан, следовало доказать ей и кесарю свою преданность и, главное, полезность.

В мыслях о том, как бы это получше сделать, Брунгильда ехала шагом на резвой арденской лошадке, недовольной неспешным аллюром. Буланая кобылка мотала головой, словно желая показать, что ей, наследнице крови славных коней, еще божественным Цезарем признанных лучшими для тяжелой кавалерии, зазорно плестись, подобно понурой водовозной кляче. Но выбора не было, хозяйка вовсе не желала резво носиться меж полей и рощ, обжигая себе щеки ветром и глотая встречных мошек вместо завтрака.

За всадниками, составлявшими конвой, или, если смотреть со стороны, эскорт супруги верховного казначея, неспешно катили возы со слугами, одеяниями, бочонками вин — словом, тем, что могло пригодиться высокородной даме в дальнем странствии. Округа полнилась многообразием звуков: скрипом колес, дребезжанием упряжи, ржанием недовольных ярмом лошадей, окриками возниц и ленивой перебранкой служанок, изнывающих от дорожного безделья.

Брунгильда глазела по сторонам, изо всех сил пытаясь убедить себя, что ей приятно любоваться окрестными пейзажами, будь они неладны. Перекинуться словом было не с кем, слуги, приставленные к ней супругом, едва владели франкским наречием, и в этом смысле превосходили стражников, которые знали от силы десяток слов. Как-то еще утром, когда они только выехали из Парижа, ей захотелось достать водяную лилию, доверчиво раскрывшуюся на тихой воде пруда, и она было направила туда лошадь. Стражник, темный, как майская ночь в новолуние, тут же безмолвно преградил ей путь. Она нахмурилась и заявила, что желает получить цветок, но тот лишь повращал глазами и попытался объяснить жестами, что не понял ни слова. Подъехавший Мустафа несколько скрасил обстановку, перевел неусыпному стражу приказ хозяйки, а заодно попросил впредь, если будет какая-либо просьба, обращаться к нему, ибо никто из военных слуг почтеннейшего господина Элигия не говорит на языке франков.

Да, да, он так и сказал — «просьба!» — как будто сестра майордома, пусть даже и опального, жена верховного казначея должна о чем-то просить какого-то мавра-вольноотпущенника! Брунгильда в тот миг отвернулась, пытаясь скрыть возмущение. Ей стало не до цветов, теперь все было ясно без лишних слов: запертая в Форантайне под охраной этих дикарей, она, конечно, не будет представлять опасности… Во всяком случае, ее ненаглядный муженек думает именно так.

Тут благородная дама задумалась о том, какую угрозу она может представлять для Элигия и своего брата. То, что они в сговоре, у нее практически не вызывало сомнений. По всему выходило, что, в общем-то, никакой, и как раз это обстоятельство наполняло ее душу особой досадой. Кипучая неуемная кровь геристальцев требовала активного действия, толкала в корне изменить ситуацию. Если сегодня она беспомощна, как та самая речная лилия под кинжалом бездушного мавра, то непременно должна стать опасной для тех, кто пытается смешать ее с навозом. И она станет! Непременно станет!