Фарход Хабибов - Похождения Либераста (пятая колонна) Варсонофия Кварцева-Новодворкина в 1941 году (ремикс) (СИ)

В результате стычки погибло около пяти немцев, был разбит бронетранспортёр и повреждён мотоцикл. Наши потери: двое легкораненых из расчёта Нигматуллина да исковерканный пулями МГ щит его же орудия. Пулей МГ почти оторвало ухо Нигматуллину, ещё одной по касательной рвануло плечо заряжающего. Нигматуллин после перевязки остался у орудия, а заряжающего отослали к снарядным ящикам, поручив ему вместе с ездовым обеспечивать доставку патронов к орудию. Несмотря на довольно скромные результаты, радостное возбуждение переполняло, опьяняло бойцов. Для всех без исключения это был первый бой в их жизни, и враг позорно бежал.

Бойцы (да что греха таить! - и командиры!) и не догадывались, что гитлеровцы добились желаемого: разведали как охраняется переправа, узнали расположение огневых точек. А больше им пока и не нужно было. Правда "сорокапятки", кроме одной, в бой вступить попросту не успели, и потому, к счастью, их наличие осталось пока неизвестным противнику.

Немцы действовали строго по уставу: выявление противника, вызов авиации. Командир разведроты мог делать это напрямую, минуя штабы. Так что, не прошло и трёх четвертей часа, как громить выявленные огневые позиции защитников моста, пожаловали стервятники люфтваффе, начав над мостом свою смертоносную карусель. Всего-то тройка "Юнкерсов"! Но роте и этого хватило вдосталь. Рвались бомбы, выли сирены пикировщиков. Звук сирен действовал на бойцов не слабее взрывов. И, даже если бы кто-то из бойцов знал, что сирены эти придуманы не для психологического воздействия на противника, а для облегчения труда лётчиков - по звуку легче ориентироваться в скорости и высоте, чтобы не врезаться в землю, всё равно легче бы от такого знания никому не было. А бомбить немцы умели - старательно, аккуратно, прицельно, по разведанным целям, старательно, чтобы мост не повредить. А чего им было бояться да спешить: не было ведь ни зениток на берегу, ни советских истребителей в небе. Даже пехота по самолётам не стреляла - не учили бойцов стрельбе залпами по воздушным целям! Только ротный политрук Сашка Грищук (тот самый "нервный комиссар"), матерясь от обиды и бессилия по-русски и по-польски (умел бы уроженец Барановичей ещё на каком языке матюгаться - обязательно бы выматерился!), яростно палил из нагана по завывающей в небе смерти. Знал, что не попадёт, что бесполезно, но просто не мог не стрелять, ведь просто лежать и ждать было ещё хуже, ещё невыносимее!

И вновь не повезло и так уже пострадавшему расчёту пушки сержанта Нигматуллина: первая же бомба попала в капонир, уничтожив орудие вместе с расчётом. Рядом упала вторая, угодив в ящики со снарядами, добив раненого заряжающего и ездового с лошадьми.

Пехоте тоже досталось. Весь победный настрой, навеянный разгоном немецкого авангарда, свела "на нет" авиаштурмовка позиций защитников моста. Наследие врага народа бывшего маршала Тухачевского, индивидуальная стрелковая ячейка, считалась более безопасной, чем окоп полного профиля, мол, чтобы убить пехотинца зарывшегося в землю, необходимо или близкое попадание, или прямое, в то время, как прямое попадание бомбы в окоп может уничтожить сразу нескольких бойцов. Да, мол, и незачем сознательному советскому бойцу видеть товарищей справа и слева от себя. Он, боец, и без того знает, что кругом свои и будет стоять в своей ячейке "нерушимой стеной, обороной стальной". Только вот беда: когда засыпают тебя бомбами, минами да снарядами, когда пули свистят, пролетая над головой, и мерзко шмякают, втыкаясь в землю близ тебя, когда ты, полу (а то и - совсем) оглушённый вжался в жалкую ямку, которая всё больше и больше напоминает тебе собственную могилу, а вокруг - НИКОГО! Ты никого не видишь, не слышишь, тебе некуда отползти. И кажется, что на всём белом свете остался ты единственный - да и то ненадолго. Редкий человек выдержит такое! Выдержит, не сойдёт с ума, не застынет жалкой беспомощной кучкой на дне полуразрушенной осыпавшейся ямы, или не побежит куда подальше от этого невыносимого ужаса. А ведь тогда, в страшном сорок первом, НЕ БЕЖАЛИ! Справлялись с собой, с ужасом и с чувством полного одиночества! И стояли - НАСМЕРТЬ! А в окопе - оно бы всяко легче было. На миру ведь и смерть красна. Миром-то и стоять легче, и врага бить, да и умирать легче тоже.

Только не было у стрелковой роты окопов, не было траншей и ходов сообщения. А бойцы - были! Необстрелянные, не "обкатанные" танками, не умеющие почти воевать: так ведь под "мудрым" руководством командующего Западным округом Павлова, они больше не стрельбой занимались и не тактикой, и даже не строевой подготовкой, а помощью соседним колхозам в сельхозработах, ну, и заодно боеприпасы и горючее экономили. Они почти ничего не умели. Но они, в большинстве своём, были воспитаны так, как надо и воинский долг свой готовы были выполнить до конца - как умели.

Видимо, немцам очень сильно был нужен мост, а потери были очень не нужны. И хватало пока свободной авиации. И аэродром был где-то совсем недалеко, успели уже подтянуть. Потому что одну тройку отбомбившихся стервятников, не успели они даже улететь, сменила вторая, а затем и третья. А потом - сразу целая девятка.

Казалось, налёт длится вечно. На самом деле всего через полчаса наступила полная тишина. Бомбардировщики улетели восвояси. Можно было перевести дух, отплеваться-отсморкаться от набившейся земли, хлебнуть воспалёнными губами водички, оглядеться, оказать помощь раненым или самому себе, проверить оружие... Но теперь ещё раз дал о себе знать главный недостаток стрелковой ячейки - её именно изолированность. В окопе можно было скоренько пробежаться и определить, кто убит, кто ранен (и нуждается в помощи), а кто жив-здоров. А тут пришлось командирам выскакивать на поверхность и сначала отыскивать в развороченной земле местонахождение, а потом и осматривать каждую ячейку. По большому счёту, потери были не так уж и велики. У стрелков пострадало одиннадцать человек, из них семеро погибли, трое тяжелораненых, остальные ранены сравнительно легко и могут оставаться в строю. Правда, контужены в той или иной степени почти полроты, кого-то тошнит, кто-то оглох. Ничего, это пройдёт... если доживут. Плохо, что рота осталась без единственного станкового пулемёта - от "Максима" вместе с пулемётчиком Макеевым и вторым номером Язовских осталась только чья-то босая нога и две искорёженных половинки щитка - прямое попадание "пятисотки". Каким-то чудом не получил ни единой царапинки политрук, почти весь налёт простоявший, высунувшись из своей ячейки по пояс. Командир роты, старший лейтенант Петров, из засыпанной ячейки откопался и выполз самостоятельно. Оглох полностью, но видимых повреждений у него не нашли. Он только шарил руками по земле, без конца моргал налитыми кровью глазами и дико орал: "Где моя сумка?!". Сумку отрыли, отдали, старлей прижал её к себе и успокоился. Из трёх взводных погиб один, двое были ранены - один легко, второй, по всему видно, доживал последние минуты, пуская ртом большие кровавые пузыри, суча ногами, судорожно тиская гимнастёрку на пробитой груди. По всей видимости, основной удар авиации немцы направили именно на восточный берег - на позиции полковушек. В результате батарея прекратила своё существование. В первом взводе одно орудие было уничтожено вместе с расчётом, у второго орудия осколки пробили накатник, ствол и искурочили прицел, превратив пушку в бесполезную груду металла, ополовинив к тому же расчёт. Второй взвод, расположившийся слева от моста, пострадал немного меньше: первое орудие, потеряв колесо, могло вести огонь (только подпереть чем-нибудь), из расчёта был убит только наводчик, ранения получили все, но, к счастью - лёгкие. Второе орудие взвода осталось невредимым, потери расчёта ограничились умирающим с развороченным животом командиром, вокруг которого потерянно столпились бойцы, не знающие, как подступиться к столь страшной ране. Им было не до страдающего с осколком в пятке подносчика, не до рыдающего ездового, который, дико кривясь от горя и от боли в пробитом бедре, добивает посечённых осколками, по-человечьи плачущих лошадей. Ещё одна бомба угодила в батарейный пункт боепитания, расположенный в небольшом овражке вместе с ротной кухней. Так что ни старшины, ни повара, ни горячего питания у роты теперь не стало. А у оставшихся полковушек патроны оставались только те, что были возле пушек - по пять двупатронных ящиков на ствол. И только осколочно-фугасные и шрапнель. Впрочем, других снарядов к 76-мм пушкам на батарее изначально не было. Бронебойные такого калибра были большой редкостью. И этой редкости батарее старшего лейтенанта Володи Дзебоева как-то не досталось. Впрочем, старлею Дзебоевуву было уже всё равно: он так и остался стоять на своём НП - опёршись локтями на бруствер, широко расставив ноги в начищенных щегольских хромачах "гармошкой" - махонький осколок пробил висок красавца-осетина, который, наверное, даже почувствовать ничего не успел. Второй осколок - побольше, зазубренный, гнутый, впился в затылок лежащего рядом дзебоевского ординарца омича Пашки Колобовникова, шутника и большого любителя сачкануть. Пашку на батарее иначе как "Колобок" не звал никто, включая командира: мол, "Колобок и от бабушки ушёл, и от дедушки - чтоб работать не заставляли". Несмотря на это, Пашке прощалось многое - за доброту, готовность поделиться последним и, в случае "залёта", взять всю вину на себя. Некому будет по Паше всплакнуть, некому "похоронку" отсылать - детдомовский он. Пусть по нему Родина-Мать поплачет - у неё слёз на всех нас хватит...