Андрей Ламтюгов - Strike Commander. Мэри Джейн и Слишком Мертвый

Неожиданно я увидел, что пустыня под нами светится. Нет-нет, ничего необычного. Она всегда так светилась. Но вдруг я начал видеть этот свет. И понял, о чем писали старые летчики, побывавшие там же, где я был сейчас. Пустыня с тобой говорит. Пустыня скрывает в себе сокровища. Их тоже нужно увидеть.

Я подумал: так было тысячи лет. Наверное, наши машины здесь — полная дикость, жуть, оскорбление вечности. И посмотрел на ведущего.

Почему-то луна не освещала нас. В лунном свете, в свечении пустыни, в темно-темно-синем бархатном звездном небе наши машины были видны, как резкие силуэты; их словно вырезали из черной, по-настоящему черной бумаги. И, не поверишь, если что и дополняло картину, если что и было с ней в гармонии, то вот эти три черных тени по бортам от меня. А в моей кабине светились индикаторы, подсветка шкал, по дисплею справа пробегала линейка радара... Мой самолет был не менее важен, чем пустыня, он был вместе с ней, делал еще прекрасней. Ведущий сбросил подвесные баки, я видел их сначала на фоне неба, а уже потом в этом призрачном сиянии; я следил за ними, пока они не растворились в нем до конца и тут понял уже точно: в этой картине не было ни одной лишней детали; и мы, и наши машины, и пустыня, и небо находились в абсолютной гармонии.

Санберн сделал паузу, чтобы прикурить и, пыхнув дымом, заговорил уже совсем другим тоном — хорошо знакомым Скайларк, суховатым, даже с заметной ноткой иронии:

— Оставалось лишь понять, что все это значило. Если я в чем и был уверен, так в том, что получил способность видеть эту картину, это единство всего не просто так. Ты знаешь, что я не верю в бога. Если бы верил, то, разумеется, решил бы, что в этот момент бог говорил со мной. Вот такой у него язык, и это совершенно правильно. Потому что заговори он, так сказать, в речевом режиме — и тебя можно вязать полотенцами. Но конечно, это был не бог. С собой говорил я сам. И я, разумеется, был избранным. Просто потому что кого попало в F-15 не пустят.

Собственно, все. Мне это показали, я это увидел... Осталось понять смысл.

Скайларк хотела что-нибудь сказать, но спросила лишь:

— Вы применяли GBU-15 ночью?

Она мгновенно осеклась и подумала, что сейчас Санберн рассердится и больше уже не будет говорить с ней о том, что действительно его волнует.

Но Санберн лишь рассмеялся и обнял ее, а потом сказал:

— Ну, как я уже говорил, ночь была очень светлая и лунная. Это во-первых. Во-вторых, цель была не такой уж и маленькой. Никто не требовал, чтобы я попал этой штуковиной, скажем, в окно здания.

— Ты был оператором?

— Ага. У меня на F-15 налет небольшой, всех нюансов не знаю. Но зато на F/A-18 мне приходилось применять бомбы «Уоллай»; разница есть, но принцип в точности тот же. Так что посадили меня в самолете в заднюю кабину. Почему, собственно, я и имел в этом полете столько возможностей смотреть на мир, просто смотреть. Ну и в-третьих, сам сброс был очень хорошим. Компьютеры компьютерами, а рука у моего пилота была твердая. Корректировать пришлось немного. Нацелил ее прямо под вышку, чтоб уж точно все к чертовой матери разнесло... Да, света в телекамеру попадало меньше, картинка на дисплее мутноватая была. Но все вполне приемлемо.

Он помолчал и добавил:

— Даже вот эта картинка с бомбы была во всем... этом, в общей картине, в общем единении. Мы с бомбой видели в точности одно и тоже — я глазами, она телекамерой. И оба ничего не понимали.

— Ты же не бомба. У тебя есть ум.

— Ум — ладно; у меня по идее должно быть еще и сердце, оно тут важнее. Ну, хорошо, — и Санберн взял МР5.

— Хочешь еще пострелять?

— Ага, пока время есть.

Санберн взял пистолет-пулемет, опустился на колено, но вдруг остановился и сказал:

— Ты знаешь, а не так это все и далеко от смысла жизни. Просто пытаться понять то, что ты видишь, в себе и вокруг себя — за смысл жизни вполне сойдет. Всегда пытаться понять...

И он вскинул МР5 к плечу.

А сейчас они уже где-то высоко, в синеве и белизне, не в сером небе. Вот эти облака не помешают Кракену выбросить десант? Скайларк покачала головой. Нет. Таким, как Кракен погода не мешает ни в чем и никогда. Ну, почти никогда.

Четыре истребителя быстро набирали высоту, направляясь на юго-запад от Стамбула, в небо над Мраморным морем.

— Катласс-1-1, Катласс. Занимаем фронт, — сказал Санберн.

Наука о том, в каком порядке должны лететь истребители, ожидающие встречи с врагом, начала зарождаться сразу же, как только самолеты получили оружие. Еще в Первую мировую. В самых разных уголках мира непрерывно шли кровавые эксперименты: как разбивать много машин — на тройки, на пары, а может, чем больше, тем лучше? Как должен выглядеть их строй? На какой дистанции друг от друга должны следовать самолеты? Техника непрерывно развивалась и поиск тактики продолжался: то, что было идеально вчера, уже не годилось сегодня.

Когда империи рухнули, а на их месте поднялись суперкорпорации, террористы, сепаратисты и прочие, почти что весь этот колоссальный опыт оказался никому не нужен. Нет необходимости вникать в тонкости искусства группового боя, если чаще всего на задание посылается всего один самолет. И если уж начнется бой, то встретиться придется, скорее всего, с таким же одиноким противником.

Казалось, что здесь должно войти в силу искусство дуэлей один на один, поединков почти прекратившихся еще во времена той же Первой мировой. Но даже этого как-то не случилось. Нет, дуэли-то были, но их уровень, мастерство участников... Почему?

«Потому что в наше время вырождается все», — ответил Санберн сам себе, оглядев свою четверку.

Сам себя он вовсе не считал очень уж сильным воздушным бойцом. Просто все, кто ему попадался, были еще хуже. Или им не везло. Или Санберн с Мэри Джейн оказывались лучше оснащены.

Сейчас четыре машины шли в строю фронта, обычной линии. Дистанция между ними была большой, такой, чтобы летчики просто могли видеть самолеты друг друга. Это совершенно не было похоже на то, что показывают на разных авиашоу.

— Катласс, подметаем справа, — сказал Санберн.

И четыре истребителя плавно развернули свой фронт на девяносто градусов, чтобы обшарить пространство справа своими радарами: не крадется ли кто? Справа тоже была Турция и хотя считалось, что она безопасна, самолеты IRS, взлетев с греческих аэродромов, вполне могли сделать небольшой крюк в турецком воздушном пространстве и атаковать с фланга, а то и с тыла.

Но над западным берегом Мраморного моря все было тихо.

Дело в том, что вот сейчас им предстоял именно что групповой бой. То, что никто из них не умел и не любил. Не умел — потому что большой необходимости учиться не было. А не любил — потому что при таком раскладе групповой воздушный бой превращается в очень неприятную лотерею с непредсказуемым исходом. Даже искусство летчиков начинает значить меньше, чем обычная случайность.