Владимир Свержин - Личный враг императора

Принц Евгений и впрямь ждал меня. Он сидел за столом, рядом с ним стоял пузатый самовар и слышался запах ошпаренного брусничного листа. Анри Бейль располагался на лавке напротив с чашей китайского фарфора в руках. Заметив меня, маршал порывисто вскочил.

– А вот и наш герой! Месье Анри рассказал о ваших подвигах. Я восхищен. Поистине, замечательная храбрость и хладнокровие.

Я кинул укоризненный взгляд на Стендаля. Вот спасибо, великий сочинитель! Сейчас принц начнет задавать наводящие вопросы, чтоб получше узнать, как дело обстояло, и будем мы иметь бледный вид и потные ноги. Но, похоже, после обстоятельного рассказа Анри Бейля никаких вопросов у пасынка Наполеона не возникало.

– Вы о чем-то хотели просить меня, – напомнил принц Эжен. – Все, чем я могу быть для вас полезен, только скажите!

– Ваше высочество, лично мне ничего не нужно, я выполняю свой воинский долг, так, как положено воину и дворянину. И я надеюсь, что мой император сочтет правильными предпринятые мною действия. – Мне представился император Александр, затянутый в белый мундир с голубой лентой Андрея Первозванного через плечо – классический европейский монарх, образец для модных журналов. Конечно, с ним еще придется объясняться, однако, надеюсь, он не будет на меня в обиде. – Но мне хочется кое в чем сознаться. – Я заметил, как напрягся Анри Бейль.

– Сознаться? – переспросил вице-король Италии. – В чем же?

– У меня был личный мотив ненавидеть этого мерзавца. – Я предусмотрительно не стал уточнять имя.

– Вот как? – Богарне удивленно поднял брови.

– Александра Комарницкая – моя невеста, – едва слышно проговорил я.

– О-ла-ла! – присвистнул пасынок Наполеона.

– Дело в том, – пустился в объяснения я, – что глаза моей нареченной не повреждены, она потеряла зрение от удара по голове. Теперь лечат подобные несчастные случаи. Я слышал, в Париже есть замечательный врач, который занимается подобными заболеваниями. Говорят, он возвращает зрение почти как чудотворная икона Божьей Матери. Я был бы крайне благодарен вам, когда б вы откомандировали меня с Александрой в Париж в клинику доктора Дюмануа. Не сейчас, попозже, в начале декабря, когда вы, как я уже говорил, возглавите армию.

– Что ж, по сути, это мой долг перед вами, а не вознаграждение, – кивнул Богарне. – Может быть, есть еще какие-то желания?

– Никак нет! – рявкнул я. – Впрочем…

– Что такое? – осведомился вице-король Италии.

– Если вы не возражаете, месье маршал, я продолжу свои действия во главе корволанта, они могут принести еще немало пользы.

– Да, это так, – подтвердил Богарне.

– Но все же армия отступает и, увы, будет продолжать отступать.

– Как бы мне того ни хотелось, я ничего не смогу с этим поделать.

– Дело в том, что в этих местах и дальше в сторону Немана у меня много родственников, я был бы подлецом, если бы из-за моей верной службы императору кто-либо из них пострадал. Родство со мной не должно быть для них клеймом.

– И снова верно.

– Был бы весьма обязан вашему высочеству, когда бы впредь, да, впрочем, даже и в указе о моем награждении меня именовали каким-либо иным именем, о тайне которого будут знать немногие посвященные. Затем в Париже все можно будет изменить, но пока что…

– Хорошо, это разумно. И как бы вы хотели зваться?

Я вновь глянул на племянника генерала Дарю, тот слушал внимательно, стараясь запомнить и явно жалея, что не может сделать заметки в своей тетради.

– Что-нибудь простое, не слишком запоминающееся, ну, скажем, Жюльен Сорель.

Анри Бейль вызвался проводить новоиспеченного капитана Сореля до линии постов. Конечно, в пору величия императора такой вот переход из корпуса в корпус был бы делом неслыханным и сопровождался бы множеством разнообразных письменных уведомлений, канителей с тягомотным ожиданием застрявших где-то в канцеляриях бумаг и прочим крючкотворством. Однако сейчас, когда некогда Великая армия представляла собой зрелище в высшей степени жалкое, всякое желание нести дальше военную службу, и, более того, нести ее активно, приветствовалось максимально имевшимся количеством рук. И потому мое превращение в капитана италийской армии, и при этом в Жюльена Сореля, произошло без всяких проблем и проволочек.

Окоченевшие часовые, топтавшиеся у костра, с тоской поглядели на уходящих в ночь бойцов летучего отряда. Кони их не выглядели заморенными, а солдаты, хотя и не могли похвастаться откормленными лицами, далеко не выглядели ходячими скелетами.

Впрочем, шедшая по пятам российская армия была в куда худшем положении: ко времени выхода из тарутинского лагеря русские войска не успели снабдить ни валенками, ни тулупами; не успели и толком пополнить запасы продовольствия. Теперь Кутузов вел свои полки по безнадежно убитой ограбленной дороге, подвергаясь ровно тем же лишениям и тяготам, что и отступавший Бонапарт. Я знал, да в общем-то ни для кого из русских не было секретом, что все последующие стенания императора французов о бездушном русском «генерале Морозе», сокрушившем его непобедимое войско, были не более чем попыткой замылить глаза легковерному европейскому обывателю. Можно подумать, что сражение при Прейсиш-Эйлау происходило в мае и французская кавалерия атаковала под соловьиные трели, а не сквозь завывание метели.

Сейчас небольшие морозцы сменялись оттепелями, превращая раскатанные, разбитые колесами, копытами и сапогами дороги в настоящие русские горки. И все же армия шла, выдавливая из моего родного Отечества французов так, как выдавливает лекарство в задницу поршень в шприце. Теперь нужно было, чтобы лекарство пошло впрок и нам, и пылким галлам.

Часовые нехотя салютовали нам ружьями с примкнутыми штыками. Оружия французам давным-давно не хватало. Немалая часть его валялась по обочинам, брошенная в полубессознательной, чаще всего тщетной попытке облегчить свою поклажу и тем спастись от неминуемой гибели. Чаще всего «спасение» длилось до первого отряда казаков или партизан. И все же, невзирая на это, в обледенелых кюветах среди мертвых тел, людей и лошадей, среди раненых, умоляющих о жизни; голодных и обмороженных, умоляющих о смерти, валялись ружья, пистоли, сабли, виднелись брошенные пушки и зарядные ящики. Солдатские ранцы, набитые монетами, встречались реже, но тоже куда чаще, чем в мирные годы. Сейчас, как мне было известно, в 4-м корпусе, под командованием Эжена де Богарне, полностью снарядить одного солдата в среднем можно было усилиями трех его соратников. И все же, благодаря неумолимой энергии его высочества, отряд сохранял некую боеспособность.

Сани моего корволанта на рысях промчали мимо часовых. Я чуть задержался, чтобы попрощаться с будущим великим писателем.