Владимир Свержин - Личный враг императора

– Может, и не заберут, – эхом подтвердил я. – А знаете что, Алексей Платонович, передайте нашему любезному гостю, что я, буде жив, непременно прибуду в Ставку 29-го числа сего месяца. А дотоле скажите, что, не спросясь, ушел далее терзать вражьи коммуникации.

– Что ж, Сергей Петрович, так и уйдешь? Даже словом с гостем не перекинешься?

– Выходит, что не перекинусь. И вот еще что, 24-го жду тебя в деревне Неманице. Французы как раз туда доползут. Но сама деревня в стороне от почтового тракта. Собери подвод, сколько сможешь, примерно этак штук десять, коней получше и надежных возниц.

– Это еще для чего?

– Извозом займемся, ваше высокоблагородие! – усмехнулся я. – Да ты не хмурься, не хмурься, исключительно в военных целях.

– А если серьезнее?

– Если серьезнее, то сюрприза не получится. Там увидишь.

Днем было тепло, и талый снег чавкающей кашей ложился под колеса пушек, толкаемых артиллеристами в сторону Борисова. Продовольственные склады, обнаруженные в Орше, несколько подняли дух отступающей армии. Однако они были слишком малы, чтобы удовлетворить потребности десятков тысяч бредущих в сторону границы французов. Насколько мне было известно, от всей Великой армии боеспособными сейчас оставалось не более 17 тысяч солдат и офицеров, включая старую гвардию императора. Еще около 50 тысяч можно было бы назвать беженцами, средь них и впрямь было немало вчерашних гувернеров, парикмахеров и кондитеров. Многие из них, порою небезосновательно, считали, что по окончании войны им «достанется на орехи» за шпионаж и просто за поддержку вступавших в город земляков. Сложнее всего было женщинам и детям. Вчерашние модистки и звезды сцены, привлекавшие к себе голодные взгляды истосковавшихся по женскому телу вояк, спешили обзавестись защитниками – офицерами, а то и генералами. Семейные дамы надеялись лишь только на своих мужей, порою совершенно напрасно. Однако, если в октябре защитники прекрасных дам гарцевали около колясок на свежих конях, а то и вовсе катили со своими пассиями в экипажах, игнорируя распоряжения командования, сейчас ситуация коренным образом изменилась. Приказ императора гласил предельно четко и недвусмысленно: всех способных двигаться упряжных коней – в артиллерию! Кареты и открытые экипажи, еще недавно ездившие по московским улицам и площадям, теперь ненужным ломаным хламом валялись в кюветах. Замерзающие голодные кокетки в легких башмачках и шубейках, достаточных, чтобы летящим шагом дойти от крыльца до экипажа, с беспрестанными рыданиями плелись вслед за мрачными унылыми колоннами и считали за счастье, если из закатных сумерек на промерзший строй обрушивались не свирепые казаки, а уж тем более не бородатая голытьба из окрестных деревень, а партизаны из армейских кавалерийских полков. Вот как, к примеру, Изюмские гусары под командованием подполковника Чуева. Иветт Дижон досталась ему в качестве боевого трофея, тонкая, хрупкая, большеглазая, она напоминала мальчика, но очень, ну просто очень красивого мальчика.

– Представляешь, – разглядывая в подзорную трубу дорогу, по которой тянулись бесконечные толпы отступленцев, в который раз рассказывал он мне, – мы как из леса выскочили, сразу в сабли ударили. И тут я вижу, пацаненок стоит, я сперва подумал, может, барабанщик, но, судя по мундиру, не из музыкантов. А он еще, главное, стал так, что мне к пушкам, кроме как через него, дороги нет. Эх, думаю, в недобрый час тебя мать родила. Уже буквально конем наехал, а тут этот майор. Ох, лихой майор был! Моих двоих бойцов в один момент скосил, только сталь блеснула, и тут же на меня, как зверь, бросился. Я сперва решил, что этот мальчишка его сын, уж больно рьяно этот конный егерь меня атаковал, но тут уж не станешь объясняться, извините, промашечка вышла. Начал он меня теснить, я только успеваю отбиваться. Как говорится, воистину Бог спас. Он доломан на мне трижды рассек, да только поцарапал. Но тут я вспомнил, как ты озоровал, пистоль из-за пояса дернул и прямо в брюхо ему, почитай, в упор и выпалил. Он саблю выронил, в снег упал, стонет, за живот держится и к себе подзывает. Я было сперва подумал, на последнем издыхании прирезать хочет. А он руку, всю в крови, поднял и в мальчишку тычет и твердит: «Гарде, гарде». Я вначале подумал, что он о себе, что, мол, гвардеец. А потом дотумкал, это ж он мальца просит защитить, сохранить. С тем и отошел бедолага. Сынок его, как я тогда еще думал, мигом к нему, причитает, шапка с головы слетела, а оттуда волосы, вот аж золотом полыхнуло. Я как увидел, так и оторопел. Получается, что чуть было своими руками девицу не загубил. И какую девицу! Такие-то вот дела.

В Неманицах я уже краем глаза видел «боевой трофей» моего друга. Юная жена майора гвардейских конных егерей, распаленная любовью и любопытством, примчалась из Парижа, чтобы поглядеть своими глазами на загадочную Москву. Примчалась, что и говорить, не вовремя. Полк ее мужа, потрепанный при Бородино, как раз вышел из боя под Малоярославцем. Она с ужасом глядела на десятки раненых, провозимых мимо на повозках. Глядела, молясь лишь об одном: чтобы ее любимый не оказался среди тех других, которые в услугах медика уже не нуждались. В тот раз ей повезло. А сейчас?.. Сказать было трудно. С одной стороны, свежеиспеченный подполковник не мог глаз от нее отвести, явно смущался внезапно полыхнувшего чувства к иноземке. С другой, если здесь и сейчас могла быть хоть какая-то гарантия сохранения жизни и чести, то можно было не сомневаться. Благороднейший Чуев скорее даст себя порубить в бефстроганов, чем позволит хоть кому-то обидеть пленницу. То в другом месте, в других руках…

– Вот что мне с этим делать? – в очередной раз вздыхал старый вояка. – Я же рядом с ней ну как медведь косолапый, а она будто птичка малая. Только вот не поет.

– Ну-ну.

– А что ну-ну, что ну-ну? – хмурился Чуев. – Я вот умом все понимаю, а поделать ничего не могу. Как вижу, так будто немею. И сразу мысли всякие дурные, мол, как же ж так, что ж теперь делать? Это ж я мужа ее свинцом попотчевал, так что вроде и виноват по гроб жизни. Но с другой-то стороны, я его в тутошние леса на прогулку не звал.

– Это верно, – не спуская глаз с бредущей по лесной дороге колонны и группы всадников, стоящих чуть в стороне на пригорке, кивнул я. – Не звал.

– Так что ж выходит-то…

– Алексей Платонович, ты б на время амуры-то оставил. Ты лучше скажи, как думаешь, вон там, у кривой березы, видишь, человек стоит?

– Вижу, француз какой-то.

– Это верно, хотя если строго придерживаться истины, то корсиканец.

Подполковник Чуев убрал подзорную трубу от глаза.

– Да ты что, никак это сам Бонапарт?

– Абсолютно в точку.

– Так а чего ж мы так далеко засели?