Юрий Гамаюн - Отрок. Перелом

А Игнат тем временем продолжал играть с чужим мечником. Убить его десятник мог уже раз десять, но очень уж хотелось взять живым и годным для допроса. Надо узнать, откуда здесь взялись эти тати и что делали? И зачем напали на ратнинских отроков? Если мальцы сумеют справиться с остальными без его помощи, то можно позволить себе и поиграть.

Краем глаза он заметил, что сопляки все-таки добрались и до второго парня с топором. Молодцы, слов нет! Теперь его черед.

Отбив. Выпад. Не достал! А и не надо. Не все сразу. Полступни отступить. Ага, повелся! А куда он денется?! Не первый раз.

Еще отбив, сильнее. Выпад, быстрей. И еще полшага назад. Повелся, точно повелся, дурень! Теперь снова отбив. Ждет выпада. Ага, щас, жди! Удар по клинку почти у рукояти – совсем вниз сбить – и быстро по плечу. Со всей дури, плашмя! Ну вот, рука не поднимается – отсушил. Еще раз, для верности. Теперь выбить меч. Все вроде.

Левой рукой чужак потянул из-за пояса длинный нож.

«Этого только не хватало! Не-е-е, порежет сопляков, сволочь, а мне потом бабы без ножа все оторвут! И так еще за Карася виниться придется. Лучше уж я твоей башкой рискну, – Игнат ударил от всей души. – Лови по уху! Ну, и чтобы совсем не оглох – по лбу приложу».

– Эй, сопляки! Вяжите его! Не покалечьте только, пригодится.

Повторять не пришлось. Связали, как учили. Приволокли раненого. Все? Неужели все?

Бой закончился. Только что был враг, шла битва и вдруг – тишина. Сражаться больше не с кем. Не на кого нападать и не от кого защищаться, не за кем гнаться и некого убивать. Но глаза по-прежнему ищут опасность, обшаривая поляну, а разум, не соглашаясь с реальностью, пытается командовать, и сердце гонит по жилам кровь, от которой стоит гул в ушах и по вискам стучат молотки. Тело, только что отдававшее все силы, которые голова требовала от него, не считаясь с его возможностями, вдруг замерло. Только что глотка рычала и кричала, а теперь способна издавать только хрип и сухой дерущий кашель.

В голове еще скачка боя, а вокруг уже спокойствие. Трудно понять сразу, что бой закончился. Закончился! И они в нем выжили. И победили!

Кого-то из мальчишек уже начинало трясти, кого-то брала обморочная истома. Сидора Тяпу вдруг, совершенно неожиданно для него самого, вывернуло прямо под ноги. Ведь не было ничего в брюхе, со вчерашнего вечера не было, а вывернуло.

Не от вида крови или содеянного: раскаяния или жалости к врагу у Тяпы в душе не нашлось. Вывернуло от не нашедшего выхода возбуждения и… страха. Настоящего страха, который бросает в схватку вместе с боевой злостью и ненавистью к противнику. Страха, который является всего лишь оборотной стороной отваги. И который только и остается после боя, когда злость уходит вместе со смертью врага и потраченными силами. Это он скручивает человека в жгут, крючит и корежит, если некуда его излить вместе с оставшейся ненавистью. Это он сжимает желудок в комок и дергает его до боли, стискивает мочевой пузырь и заставляет бегом искать место, где можно оправиться.

Нет человека, не боящегося смерти, нет никого, у кого бы в душе не жил страх. Только воин заставляет его воевать со своими врагами, оставаясь с ним наедине после битвы, а иные подчиняются ему и тянут этот страх на себе, как неподъемный воз, отнимающий и силы, и жизнь. Это в красивых рыцарских романах герой в сверкающих доспехах идет на битву, как на пир, легко и красиво побеждает врагов, а потом, не сменив подштанников, отправляется на бал в свою честь и развлекает там прекрасных дам рассказами о своей доблести и трусости врагов.

Победа не падает в руки, как случайный дар милостивых богов, она не трепетная юная дева в непорочно-белых одеждах. Это скорее крепкая баба, которая, надавав поначалу оплеух, придавит своими телесами так, что ни вздохнуть, ни охнуть, и редко когда после этого доставит удовольствие.

Вот все и закончилось… Хочется лечь прямо на траву и уснуть. Вот сейчас Лапоть добинтует рану на груди и можно…

Глаза Одинца распахнулись сами собой. Да ни хрена еще не закончилось! Какое тут спать?! А кони где? Их же надо поймать! Уйдут, не сыщешь потом, а это их доля, та самая, за которой пошли, ради которой Карась голову сложил! И мальчишек этих чужих сюда тащить надо! А еще. Дел-то сколько, мать честная!

«Врага себе на жопу сыскать любой дурень сумеет. Не с этого ратник начинается, а с того, чтобы суметь в бою выжить. Истинная же доблесть – не победить, а не превратить поражение в погибель для всех. Ну а если победа выпадет, так ее надо еще исхитриться за юбку ухватить, чтоб не ускакала хрен знает куда, а одарила, да приласкала. В воинском деле это тоже умение не из последних. И умение это, что жернов на шее…»

Так вот о чем дядька Лука говорил! Но как же трудно себя заставить заниматься делом, заново трудить и тело, и голову…

– Лапоть! – неожиданно для самого себя заорал Ефим. – Бронька где?

– Вон, у куста валяется!

– Бронька, титька воробьиная! – Одинец, вскакивая на ноги, охнул от боли, но продолжил: – Чего разлегся? Пленных я сюда тащить буду, или пусть там валяются? Не хрен землю жопой гладить! Бери своих и бегом!

Рыжая голова поднялась из высокой травы, широко раскрыла глаза, даже попыталась что-то сказать в ответ, но повторный рык мигом подкинул мальчишку на ноги. Еще через мгновение четверка отроков уже рысила к другому концу поляны.

– Остальные, кто дядьке Игнату не нужен, коней наших берите и мигом сюда чужих лошадей привести! Ну, что встали? Бегом, мать вашу!

Вроде обо всем позаботился. Сейчас только дядьке Игнату надо доложиться. Ох! Даже подходить страшно.

Но выбора не было – наставник сам уже махал ему рукой:

– Давай сюда!

Тяпа с Изосимом Дубцом, вторым по силе среди отроков, подчиняясь приказаниям Игната, привязывали чужого ратника к дереву. Ефим мимоходом удивился: странно – сидячим привязали, но наставнику виднее. Подлетел и с ходу, даже не отдышавшись, принялся докладывать, стараясь не сбиваться:

– Дядька Игнат! Взято в полон двое коноводов. Один ранен, один с топором – новик, кажется. Еще…

– Заткнись! – перебил, не дослушав, Игнат. – Ты как сам? На ногах держишься?

– Ерунда, дядька Игнат! Могу…

– Тогда так, – снова перебил наставник, – бери вон Дубца с Тяпой и тащите ко мне молодого. Того, что ранен. Да положите так, чтобы своих не мог видеть. Сопляков сюда же. Да, девку вашу, как в себя придет, к раненым приставь. Давай быстро!

Уже убегая, Одинец заметил Ершика, чиркающего кресалом возле ног привязанного у дерева пленника. Никак огонь разводит? Зачем? – но думать еще и про это времени не хватало.

Из кустов двое отроков вытащили Талиню с багровым рубцом во весь лоб. Жив, но в себя еще не пришел. Его, как и других раненых, уложили в тенек, под кусты, поближе к реке.