Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

Взялся помогать, так до конца. Пошли искать путевой инструмент. А у сарая путейцев – скучающий часовой.

– Кого караулишь, пехота?

– Пленных, мать их растак! И не сменяют. Все пообедали, а я всё стою.

– Открывай, нам инструмент нужен.

– Так он с другой стороны, со стороны пути. Здесь помещение для отогрева путейское.

Сержанта с бойцами послал за инструментом, сам остался.

– И много их там?

– Дюжины три.

– Ни фига! Богатый улов. Ну, ты ещё покарауль, а я сейчас что-нибудь придумаю. Мои ребята пашут, а эти «сверхчеловеки» прохлаждаются? Не пойдёт!

Заставить их работать на благо нашего батальона – идея соблазнительная, но их же охранять нужно. А охранники – копают. Отрывать их – то же на то же. Медсанбат!

Легкораненые сидели на кирпичах, курили, гутарили в ожидании транспорта. Угостил их куревом.

– Ну, что, сачки? Кончилась для вас война?

– И когда же она кончится?!

– Есть желание ещё послужить на благо Родины?

– С удовольствием бы. Так не пустили врачи в строй.

– А в строй и не надо. Там пленные сидят, скучают, бедняги, от безделья. Их хотел заставить работать, так чтобы хребты затрещали, но боюсь – разбегутся. И в охрану им приставить некого – все позиции готовят. Вот, думаю – я копать не годный, прогнали меня ребята, а вот немца покараулить – в самый раз. Я его одной рукой пристрелю. Есть добровольцы помочь мне?

Нашлись. Отобрал дюжину ходячих.

– Вас хоть кормили?

Так и знал – не успели. Повёл к Тарасенко. Пока мой «комендантский взвод» питался, инструктировал старшину.

– Тарас, там ещё есть легкораненые. Наши и из дивизии. Голодные.

– Как я паёк спишу?

– Так не за просто так. Пусть трофеи собирают. А не ходячих, сидячих поставь на снаряжение лент пулемётных. Из немецких винтовок пусть патроны достают. Нашим пушкарям выдай трофейные пистолеты и автоматы вместо винтовок. Там сориентируйся по сколько на расчет, в зависимости от трофеев. И своей тыловой команде раздай пистолеты и автоматы. С ними удобнее, чем с винтарями. Если хватит автоматов – шоферам выдай. Пулемёты все – в роты. Винтовки пусть сдадут, а то побросают где попало. Их, вместе с трофейными карабинами, сдашь заму по тылу батальона. Я с ним переговорю – в тыл отправит, на формирование частей. Эта мысль ясна?

– Чего ж тут не ясного? И своих отправлю, как освободятся. Трофеи – дело серьёзное. Технику тоже брать?

– Конечно! Не вечно же на кобылах-то промышлять. Бензин, соляру, керосин, моторные масла – собрать. Вот, только вспомнил! Фляги у немцев неплохие, а у нас у половины – стеклянные. Обменяй. Их горючей смесью наполним – танки жечь будем, всё больше пользы. Что-то ещё хотел сказать.

– Иди уж, Виктор Иванович, не дети малые, разберёмся. Тут и Школеров меня инструктировал, и ты, сейчас ещё Степанов подвалит, цэ-у давать будет. Вспомнишь – скажешь.

– Ну, давай!

Ребята поели, вооружили их трофейными пистолетами и автоматами, показал, как это работает, повел к сараю с пленными. Там, произнеся «заклинание», положенное по уставу при снятии часового с караула, отправил его обедать, сам открыл широкую дверь. Первый, кого я увидел, был тот самый немец, что чуть меня не застрелил. Только теперь с перевязанным лицом (я, оказалось, ему пол-лица отгрыз). Он засучил ногами, отползая поглубже. Я усмехнулся. Боится – это хорошо. Передвинул автомат под руку, навел на немцев.

– Кто понимает русский?

Молчат. Блин, где Кадет? Покричал, докричался – бежит.

– Скажи им – надо работать, арбайтен, шнеллер. Кто не будет арбайтен, того пуф-пуф, расстреляем. Потом сварим и съедим. Переводи, переводи. Смотри, какие глаза у этого, недоеденного. Э, это не надо переводить. Спроси – они поняли? Тогда встать!

Немцы поднялись. Не все. Двое остались лежать.

– А эти что?

– Раненые.

– Нам такие не надобны.

Две короткие очереди моего автомата.

– Ещё им скажи – при малейшем нашем ими недовольстве – стреляем без предупреждения. Перевел? Ребята, слышали? Чуть что не понравится – вали их и в пинки. Оказывают сопротивление или попытаются бежать – стреляй без раздумий – их в Европе пятьсот мильёнов, ублюдков этих.

Сначала погнал их к медэвакопункту. Там я видел большую воронку. Раздали немцам лома, кирки и лопаты – выкопали большую и длинную яму. Это будет братская могила нашим пацанам.

– Нет, ребят, гони их к чугунке. Хоронить своих сами будем. Пошли путь разбирать и шпалы доставать. Кадет, иди. Отдохни до вечера. Если что – скажешь, я разрешил. А с вечера и всю ночь опять копать будем. Давай, давай! Шнеллер!

Подбегал Колька Школеров, старлей, зам по тылу нашего батальона. Протрещали с ним час, а может, и больше. Хороший парень. Двадцать два всего, а старший лейтенант. Из студентов. Учитель. Успел даже повоевать два дня взводным. Потом ранение – госпиталь, звание старлея, медаль «За отвагу».

– Хорошо – погода плохая, – скаламбурил он напоследок. – А то бы сейчас покоя их самолёты не дали.

Окликнул Степанова. Шёл он грустный.

– Досталось?

– Ага.

– Рассказывай.

– Тебе как? Как было или литературно?

– Нет, человечески.

– Наполеонами херовыми нас назвал, – вздохнул ротный, – и полчаса меня распекал. Жизни учил. Что бы, значит, я тобой командовал, а не ты мной.

– Ты ему сказал, что это моя идея?

– Нет, конечно. Он сам допетрил. Спросил только ехидно о твоём самочувствии. Просил вперёд батьки в пекло не лезть.

– А, значит, он сам задумал то же самое! А теперь сомневается. Думает, что если мы допёрли, то и немец его задумку разгадает. Для этого и отвел твою роту. Пушки где позиции готовят?

– Наши – на этом склоне, трофейные – на том.

– А энпэ он где задумал ставить?

– На гребне.

– Ну точно! На виду немца окапываются, а ночью отойдут. А глубоко копают?

– Да нет. Как-то странно роют. Сразу везде. И окопы, и ходы сообщения. И по пояс не закопались.

– И не будут. Если я правильно понял Ё-комбата – это ложные позиции. А основные – ночью копать будут. Во, я же говорил – вторая рота обедать идёт. Спорим, два взвода из трёх здесь останутся?

– Да ну тебя, гадалка херова!

Ротный ушел, потирая повязку на шее. Опять начал моросить дождик. Слава богу! Налётов не будет. Клонило в сон, ноги подкашивались. Сел на штабель свежевыкорчеванных шпал, положил автомат на колени, направив на работающих пленных. Закутался в куртку, нахохлился. Так и уснул, не заметив.

Разбудил меня майор-особист. Ух и орал же он! Оказалось, что я – военный преступник (расстрелял лежачих пленных), много о себе возомнивший выскочка, недисциплинированный партизан и вообще редиска.

– Что же мне на них молиться, что ли?

– Это пленные. По конвенции…

– Не надо мне о конвенциях! Ты, майор, читал их, «сверхчеловеков», приказ о коммунистах, комиссарах и евреях? Я, да и ты, подлежим немедленному расстрелу на месте, а не пленению. А с чего я должен их жалеть? Пусть работают.