Виталий Храмов - Сегодня – позавчера

– Встань, сержант. Считай приговор приведённым в исполнение. Бог тебя в этот раз спас, не закончен твой путь, долг не уплачен. И всем говорю: за невыполнение моих приказов, за демаскировку отряда, за трусость и лень, за пренебрежение к долгу – буду расстреливать на месте! Игры закончились! Тут война! Сейчас же перенести костры в ямы, укрытия, выставить дозоры, послать разведку во все направления, слышишь, Шило! Ты – начальник разведки – не более. Кадет – мой зам. В моё отсутствие или в случае моего выбытия – он ваш командир. Приготовить лагерь к эвакуации. Шило – разведай северный и северовосточный маршруты. Исполнять!

– Я рад, что ты выжил, Виктор Иванович! – ответил мне на это Шило.

– Это мы ещё посмотрим, – буркнул я и опять упал на колени, отвернувшись под телегу, на которой я и лежал всё это время. Меня тошнило, тошнило (чем интересно? желудок уже несколько часов пустой), а потом я опять отрубился.

Когда я «появлялся» опять, мы провели «планёрку». Состав: я, Кадет, Шило, Леший и Оскальдович, ставший нашим старшиной. Обсудили дальнейшие планы, решили перенести лагерь глубже в лес на десяток километров. Больно уж мне не нравилось на лесопилке – место «засвеченное». На лесопилке оставляли лишь усиленный «секрет». Могли появиться ещё выжившие, навроде меня. Присутствующим командирам поручил распределить людей меж своими отрядами, исходя из уровня подготовки. Получилось, что десяток человек оказались в подчинении Оскальдовича, остальные – Шила. У «леших» слишком специфична подготовка – никто пока не годился для пополнения его отряда, но Лёха обещал «надрюкать» несколько ребят. Шило доложил, что разослал во все стороны пары разведчиков, расставил тройки дозорных. На этом совещание закончили, стали сворачивать лагерь. Я послал налегке вперёд «леших» и тех ребят, которых Леший себе отобрал – они готовят маршрут.

– Помни, Лёша, не руби прямые просеки длиннее десяти метров, нет, лучше пяти метрами ограничимся. Конная повозка пройдёт, повернёт. А с воздуха не должно быть видно. Главное – маскировка. Нам никакой сейчас бой не нужен. Ни победный, ни разгромный. Никакой. Нам надо раствориться в лесу. Над этим подумайте и накрепко запомните все. Костры разводить только в ямах, дым рассеивать лапником, на открытые места даже не соваться, дорог избегать, всё маскировать. Абсолютно всё. Ох, сколько же тысяч наших бойцов и командиров поплатились этим летом за то, что не умели маскироваться, не умели ходить лесами и пёрли прямо по дорогам. А те, кто умел в лесу жить – до самой передовой без потерь добирались. Нам так же надо. И ещё. Всех касается, особенно тебя, Шило. Мы должны всё знать о противнике, он не должен не только нас видеть – знать о нас не должен. Ясно?

– Это как так?

– А вот так, – я начал было объяснять, но опять их лица уплыли вдаль, потом схлопнулись – я опять отрубился.

Очнулся, трясясь в телеге. Я был накрыт шинелью и брезентом. Откинул всё это, поднялся, остановил возницу, сошёл на землю:

– Поехали, – махнул вознице. Сам взялся за жердь телеги, пошёл рядом. Бронник с меня сняли, разгрузку тоже, на мне была чужая гимнастёрка и ватник.

Подбежал Кадет.

– Где мои вещи? – спросил я его. Он откинул брезент на телеге, показав мне обгоревшие на плечах и рукавах куртку и рубаху. От жара горящего танка брезент куртки и хэбэ рубахи стали жёлтыми, разбрелись.

– Ого. Как же я не обгорел? – удивился я.

– Обгорел. Разве не чувствуешь? И шея, и плечи, и руки. Брезент бронника совсем сгорел, голые пластины торчат.

– Не знаю, что и чувствовать, Миш. Всё болит. Давно идём?

– Скоро придём. Подобрали ещё троих красноармейцев. От Вязьмы идут. На шум боя шли, опоздали.

– Ты это, так оголтело на слово людям не верь. У нас же много следователей было, найди, пусть побеседуют с этими и со всеми последующими. Будет свой особый отдел.

– Виктор Иванович, люди уже две недели по лесам ходят. На еду накинулись, будто ни разу не ели.

– А ты всё одно не верь всем. И мне не верь. Никому не верь. Немцы специально в группы таких окруженцев своих агентов внедряют. Надо проверить. И на предательство и трусость проверить.

Миша удивленно, даже как-то осуждающе смотрел на меня.

– Пойми – люди эти теперь среди нас идут, в бою за твоей спиной окажутся, а кругом враг. Ты разве не хочешь знать хорошенько, кто спину твою прикроет?

– Это – да. Но, зачем агента к нам? Что он тут разведает?

– Агенты разные бывают. Бывает, взяли человека в плен, угрожают. К сотрудничеству склоняют. Расстрелом грозят. Он и согласился – жить-то хочется. А они его кровью и повязывают. Он под кино– и фотокамеру своих товарищей из нагана расстрелял. А если не будет делать то, что немцы прикажут – фотки в НКВД подбросят. Расстреляют не только ведь предателя, но и семью его. И вот послали его в лес, встретил он отряд своих бывших сослуживцев, пошёл с ними. Они его знают, верят. А он метки по пути оставляет, костёр ночью запалит, ягдкоманду наведёт.

– Это кто такие?

– Это специальные отряды врага, прошедшие подготовку по поиску и уничтожению партизан и таких, как мы, бредущих по лесам. Это охотники на людей.

– А-а, понятно.

– Так что всех вновь прибывших – проверять. Найди среди наших чекистов дознавателей, следователей или как это у них там обзывается. У Шила спроси. Слушай, а есть что пожрать? Не могу больше терпеть. Наемся, а там – пусть тошнит.

– Сейчас, Антипа Оскальдовича обрадую. Он всё сокрушался, что ты голодный. Я быстро.

Но обеда я не дождался. Очнулся – опять лежу в телеге. Тут же сел. Рядом сидела и спала малюсенькая девчушка в огромном ватнике и здоровенных сапогах. Голова её качалась туда-сюда в такт колебаниям телеги. Я спрыгнул, прикусил губу, чтобы не застонать, осторожно положил девочку на бок. Она сложила ладошки под щекой, даже не проснувшись, так и спала. Возница лишь хмыкнул на это.

– Почти приехали, – сообщил он мне, – уже два дозора проехали.

– Давно едем?

Возница пожал плечами. Я глянул на свои часы, с досады выкинул их в заросли (только позже я подумал, что поступил опрометчиво, наследил).

Над нами стояло низкое серое небо. Вереница телег и повозок, подобно гигантской гусенице, тянулась под облетевшими деревьями от одной вешке к другой. Так наши скауты отмечали проходимую для повозок дорогу.

– Великоват у нас обоз, – проворчал я.

– Угу, – кивнул возница, – даже кухня походная есть.

Как только он сказал о еде, мой живот тут же поднял бунт. Заурчал так, что далёкие выстрелы и уханья гранат за рёвом живота не сразу и услышал.

– Ага, – кивнул возница, – ребята «гостей» на лесопилке «встречают».

Мимо меня, козыряя молча на ходу, пробежали с десяток бойцов в хвост колонны. Я проводил их взглядом. Хотел за ними, но негромкий голос Антипа меня остановил: