Роман Злотников - Пушки и колокола

– Стойте, милые! Стойте, голубчики! – на дорогу, бухнувшись на колени, вылетела укутанная в тряпье старуха. Отбивая поклоны, она, жалобно причитая, принялась лихорадочно крестить остановившихся от неожиданности пацанов. – Ой, соколики вы мои! На сечу срываетесь, голубчики! Хоть и юны, а все одно, уходите! Ох, побить вам ворогов да самим вернуться! Ох, храни вас, милые, Бог! Упаси от беды какой да ворога лютого!

– Ох, мать, спасибо, – вышел к женщине Булыцкий. – Да только зря ты причитаешь. Мальцы не на сечу, да на других посмотреть и себя показать идут. Бог даст, так до одного и вернемся все скоро! Нет тут беды. А на добром слове так и спасибо. Звать-то тебя как?

– Фросья я, – размазывая слезы по лицу, отвечала та.

– За слово доброе в обители Сергия Радонежского свечу поставлю.

– Благослови тебя Бог, – отвечала та, поднимаясь с колен да открывая дорогу юнцам.

Так начинался первый день полуторанедельного похода из Москвы к Плещееву озеру. Начало беспокойное. Несвободным от суеверий сулило богатое впечатлениями путешествие. Булыцкому же – очередную заботу. Мало того что сам он ни в судоходном, ни в навигатском делах не смыслил ничего и уже по ходу собирался постигать тонкости опасного занятия, так еще и разговор этот вчерашний.

В общем, смурным ехал преподаватель, в мысли свои невеселые погруженный. Хотя уже спустя совсем немного времени радостное настроение юнцов передалось и преподавателю, и тот, вспомнив свои походы еще в бытности заведующим школьного краеведческого музея, с удовольствием погрузился в воспоминания, попутно перебирая в памяти все то, что помнил он про древние племена, населявшие эти земли задолго до объединения их вокруг Москвы. Впрочем, и это занятие он быстро оставил, сосредоточившись на необходимости сохранения равновесия в седле.

Для Булыцкого это был первый столь длинный верховой поход, и не сказать, чтобы он очень понравился трудовику, не привыкшему к таким маршам. Пятая точка горела, натертая за дни, проведенные в седле, поясницу ломило от тряски, а икры ног онемели от постоянного напряжения. Несколько раз замученный пенсионер спешивался и пытался идти пешком, однако возраст как-никак, но о себе знать давал. Быстро выдыхался он и, чтобы не задерживать движение колонны, заползал обратно в седло.

Оно хоть и не показывал виду пенсионер, но юнцы-то понимали, что тяжко Николаю Сергеевичу, поэтому в такие моменты незаметно, но сбавляли темп, подстраиваясь под комфортный для своего наставника ритм. И напрасно тот делано-сердито прикрикивал на пацанят, чтобы те не обращали внимания на учителя и держали ритм. Поорав, понимал он, что ребята, хоть ты тресни, но будут идти именно в том темпе, который может осилить их учитель, а потому с каменным лицом снова забирался в седло и показно-безмятежно продолжал путь уже верхом.

А вот Фрол, пошедший вслед за своим подопечным, не растерялся. Для себя, подсуетившись, местечко выбил в одной из телег и теперь, бросая мрачные взгляды на страдающего Булыцкого, катил вместе со всей честной компанией.

Дни в походе тянулись медленно, и Николай Сергеевич уже с досадой даже вспоминал тот вечер, когда отказался от услуг Ивашки да Стеньки Вольговичей, привязавшихся к спасителю своему настолько, что, узнав про готовящийся поход, сами вызвались сопровождать спасителя своего.

– Вам, Вольговичи, здесь вернее оставаться. До монастыря Троицкого неделю пешего ходу. И что? Весь путь кузовок тащить будете?

– Будем, – крепыши решительно мотнули головами.

– Не сдюжить ведь!

– Сдюжим! – горячо принялся убеждать Сенька.

– Вот те крест сдюжим! – бросился креститься Ивашка.

В общем, сомнения отпали в силах потяг. Да и видел пенсионер их уже не раз в деле-то! Даже в посад как-то выезжал, куда только коробейники на своих машинах для бега и катались. И – ничего. Вцепившись в жерди и стиснув зубы, иной раз полдня без остановок таскали братья шаткую конструкцию. И взглянуть на них страшно в дни такие было: раскрасневшиеся, со вздутыми венами и с головы до ног покрытые склизким потом. Жадно хватая воздух, они, как мерины добрые, несли кузовок, отдыхая только в коротких перерывах, пока Николай Сергеевич умахивал по своим делам, копошась то с дополнительно организованными недалеко от посада селитровыми ямами, то с пилорамой, все-таки построенной на относительно бурном участке реки. Таком, что колесо с валом уже круглые сутки приводили в движение кованое полотно пилы, с невиданной до этого скоростью распиливая бревна на достаточно аккуратные длинные доски.

– Кто его знает, когда вернемся, – трудовик дипломатично ушел от ответа.

– Как скажешь, Никола, – упавшим голосом отвечал Сенька.

– Сдюжим ведь! Ей-богу, сдюжим! – снова попытался вставить Ивашка.

– Не кручиньтесь, Вольговичи. Не все разом делается. Не в этот раз, так в другой. Мое слово, – подбодрил он поникших потяг.

Тогда отговорил, а сейчас и призадумался: может, и не стоило? Выносливые, черти, хоть по виду и не атлеты совсем. В общем, когда на шестой день уже вышли к Троицкому монастырю, где их радушно встречал сам Сергий Радонежский, с таким наслаждением вывалился пришелец из седла, что даже не сконфузился ничуть, мордой в пыль дорожную приземлившись.

– Бог в помощь, Никола, – приветствовал старец старого своего товарища, отряхивающегося от пыли. – И тебе, Фрол, – холодно продолжал тот, – здравия.

– И тебе не хворать, отче, – радостно улыбаясь, Булыцкий, пересиливая боль во всем теле, также приветствовал настоятеля. – Благослови, Сергий.

– Благословляю на дела добрые, – схимник осенил припавшего на колено мужчину. – Благословляю, – повторил он с Фролом, а затем и с остальными участниками похода. – Гостем будь, коли в неге не забыл, как в кельях живется, – обратившись к пенсионеру, пригласил настоятель.

– Как же забыть, отче? За год родной келья стала.

– При женке теперь, поговаривают, да при почете.

– При женке да при почете, – в знак подтверждения кивнул трудовик.

– А раздобрел, – улыбнулся Сергий, так и сяк разглядывая собеседника. – Хоть так же рукаст остался?

– А то! Сладить чего надобно, что ли?

– Бог защитит, да что надобно – все даст. Хотя, – чуть призадумавшись, продолжал схимник, – лазарет твой… Люди простые о других пекутся да любовью искреннею, молитвами смиренными, да настоями травяными чудеса во славу Божью творят. Видеть хочешь?

– Хочу.

– Милости прошу. Не сочти за труд, пока отроки твои шатры ладят, – улыбнувшись, Сергий повел гостя.

Монастырь изменился с тех пор, как в последний раз видел его Николай Сергеевич. Спокойней стал, что ли. Суета и гомон постоянно присутствовавших здесь мирских людей исчезла, и обитель погрузилась в тишину. Из того, что напоминало о присутствии здесь пришельца из грядущего, разве что были предбанники в кельях, огородец, еще Жданом возделываемый, да диковины, добравшиеся и до этого тихого места: тачки, которые здесь, собственно, и появились, трубы печные из келий, да приписанные Дмитрием Донским к монастырю смерды. В остальном все вернулось на круги своя, и посад, стряхнувший с себя суету и шум промышленного центра, вновь зажил привычной своею неторопливой жизнью.