Михаил Ремер - Тайны митрополита

– А, дальше что? – азартно поинтересовался преподаватель, тут же вспомнивший приключенческие книги об искусных следопытах, буквально читающих следы – будь то человеческие или следы животных.

– Чего? – не понял Милован.

– Ну, с этим, которого с коня сшибли? – смутился пенсионер. Затем, сам не зная зачем, поднял с земли тряпицу и засунул в один из карманов. Туда же последовали завернутые в тряпочку выбитые зубы.

– На что они сдались тебе, Никола? – Дружинник лишь брезгливо поморщился, глядя на пожилого человека.

– Посмотрим, – коротко отвечал тот. – Может, и не сдались, так и выкинуть недолго. С этим-то что, которого с лошади уронили?

– А я почем ведаю? Забрали свои же, раз нет здесь никого, – Милован задумчиво почесал бороду. – Пошли, Никола, посмотрим.

– Может, пойдем? – неуверенно осматривая место схватки, пробормотал Николай Сергеевич. – Не по себе. Да и вдруг вернутся эти…

– То вряд ли. Хотели бы воротиться, так уже здесь были бы.

– Почто их?

– А мне почем знать? Вьюки забрали, да, сдается мне, не за хабар их; лихие бы не побрезговали, – кивнул он на богато украшенный пояс Вторуши. – Мож, как Тохтамыш, хотели, чтобы не видел никто. Мож, еще за что…

– К князю надо скорее. Кто знает, как оно теперь все будет, – Милован угрюмо кивнул в ответ. Потом подошел к верной шавке, оплакивающей хозяина, и, присев на корточки, потрепал ее по мохнатой бошке. – Пойдешь с нами, или хозяина дух охранять будешь? – В ответ та, оскалившись, недовольно зарычала. – Ладная псина, – усмехнулся в ответ тот и, достав из сумки гость сухарей, осторожно протянул собаке. – Держи. Дойдем до Москвы, священника отправлю, чтобы души, как положено, отпел. – Пойдем, Никола, – поднявшись на ноги, крякнул дружинник. – Нам теперь с тобой шибче ветра лететь надо бы, – Булыцкий лишь зло сплюнул под ноги.

Как же это путешествие отличалось от зимнего! Тогда, устроившись в санях, Булыцкий, то и дело отвлекаясь от драгоценного короба, пялился по сторонам, дивясь окружающему! Сейчас же глядел он лишь вперед да, углубившись в лес, – под ноги. Тогда – вместе с Сергием, окружаемый почетом и вниманием в каждой деревеньке, сейчас – в рванине, делавшей товарищей совершенно неотличимыми от обычных бродяг. Тогда – навстречу мечте, сейчас – наперегонки со страхом; все чудилось ему, что вот-вот вылетят из-за поворота разъяренные всадники и посшибают головы ссутулившимся от усталости и тревоги путникам.

Решено было не останавливаться, ну если только совсем худо станет. Или на ночевку, хотя, по-честному говоря, рассчитывали в Москву прийти к утру. Тут и страх – в помощь. Боясь опоздать, а пуще – неведомой опасности, действительно, буквально летели. Кое-где дорога делала петлю, но хорошо знакомый с местностью Милован срезал лишние метры и, экономя драгоценные минуты, выводил по прямой. Оно даже и не разговаривали особо, дыхание сберегая. Так, парой-тройкой слов перебрасывались время от времени, да и то по мере ну самой крайней необходимости. Поначалу, чтобы хоть как-то отвлечься, пожилой человек шаги считал. Недолго, впрочем. Уже скоро сбившись со счета и уткнувшись взглядом под ноги, шагал себе вперед и шагал, будь то дорога или же лес. Чтобы хоть как-то развеяться принялся он грызть припасенные в дорогу сухари, хоть и есть-то особенно не хотелось. Зато и время ох как скорее полетело! Пока размягчишь сухарь этот, да угрызешь пока, да проглотишь. Так и топал по дорожке: топ-топ, уже не глядя никуда, да все сухари свои уминая.

Кудлатые облака, скрыв солнце и небо, плыли почти над самой землей, скупо поливая землю мелкой-мелкой водяной взвесью, дыхание то и дело сбивавшей; оно вроде и полной грудью вдыхаешь, а все равно что пустоту какую-то. И не надышаться, хоть бы ты и ртом это нечто хватаешь. А еще от бега этого пот пробил, да так, что никакой парилке не выжать. Тело под одежками монастырскими быстро покрылось склизким потом, а через какое-то время и рубаха, и исподнее, и штаны, и ряса, напитавшись резко пахнущей массой, потяжелели и, уменьшившись в размерах, принялись буквально сдавливать. И счет времени быстро потеряли; оно если бы хоть изредка солнце показывалось, так хоть как-то понять можно было, что на дворе: утро, день, вечер. А так…

– Стой, Милован, – почувствовав, как сердце начало бешено рваться из груди, прохрипел Булыцкий. – Дай роздыху. Не могу больше, – взмолился он. – Далеко еще?

– Да порядочно, – просипел в ответ тот.

– К утру-то хоть успеем?

– А сдюжишь ночь-то всю шагать?

Вместо ответа Булыцкий пожал плечами. Мол, и так чуть живой, а ты про ночь спрашиваешь.

– С дороги давай свернем. Вон, – тяжко осмотревшись по сторонам, Милован кивнул в сторону небольшой рощицы.

– Давай, – прохрипел в ответ пенсионер.

Доковыляв до укромного места, Булыцкий без сил распластался на влажной, еще не совсем пожухшей траве, буквально обняв руками землю.

– Ты что, Никола! А ну, поднимись! Совсем умом тронулся, что ли?! А как застудишься, а?! Как сляжешь тут прямо?! Что князю говорить? Как в глаза ему смотреть?!

– Отстань ты! – дернулся пенсионер, стряхивая руку товарища. – Прилип, что репей! – Впрочем, и поднялся сразу же. Хоть и взопрел и вымотался, а все равно понял: прав сопровождающий его.

– К дереву прислонись, – подковылял Милован к одному из перекошенных стволов и, обхватив его, как бабу, едва ли не повис. Булыцкий последовал его примеру. Выбрав подходящий ствол, без сил повалился на него, щекой прижавшись к прохладной шероховатой коре, буквально каждой клеточкой ощущая прохладу молодого деревца. Закрыв глаза, он, расслабившись, погрузился в сладкую дремоту.

– Передохнул? – первое, что он услышал, придя в себя.

– А? – с трудом подчиняя себе затекшее тело, Булыцкий огляделся по сторонам. – Долго здесь?

– А мне почем знать? – пожал плечами его товарищ. – Было бы солнце, так и сказал бы… Деды учили, – перевел он разговор в другую тему, – что дерева – они, как живые. Все не хуже нас чуют да разумеют. Оно как: если усталость или страх одолели, так лучше водой студеной или дереву отдать.

– Не зря, наверное, говорили, – прислушиваясь к собственным ощущениям, кивнул Николай Сергеевич. Затем, молча сев рядом с другом, открыл котомку с припасами, выудил рыбину, что получил от купцов. – Будешь? – Милован отрицательно помотал головой.

– Язык раскорябал, пока сухари грыз, – пояснил он. – Ты бы, Никола, тож пока не стал. Пить захочешь, а воды, – он встряхнул походной баклагой [62] Баклага – плоский сосуд с двумя ушками, использовавшийся в качестве походного сосуда для жидкости. , – кот наплакал. Допьем, и намаемся по новой искать. На вон лучше, – бородач протянул горсть лесных орехов.