Ульян Гарный - Ни слова правды

– А чего…

– А того самого, тролль-то он не лунный, он Рунный, аккурат посреди второй пары рук есть у него руна, залепишь ее, и сразу вторая пара рук тебе не страшна, а запах неприятный, потому как, сам знаешь, к чему банный лист-то липнуть любит…

Здесь сознание с телом воссоединилось, только неприятно это, все сразу заболело, но полегче стало – как в прорубь, и жжет, и бодрит.

Оказалось, не упал я, держит меня за грудки долбаный тролль и руку картинно так для удара заносит. А в шуйце у меня банный лист. Я уж медлить не стал, хлоп ему его на грудь, татушку искать уж не стал – некогда. Тролль еще залыбился так противно, мол, чувствую, как бьешь – что ласкаешь.

Рук, что меня за запястья держали, как не бывало, я вперед сильно покачнулся и услышал, как надо мной вжик, плюха пролетела, еще подумалось: во как сильно лупит. А дальше просто, шаг левой ногой, распрямился, левый боковой и правый снизу через руку в челюсть. Прям по третьему его подбородку и через него прямо в кость, таданц! – красота. Так хорошо получилось – прям любо-дорого глядеть. Даже мясо, что у тролля под бородой висело, от удара по губам ему съездило, от я и понял, что значит: своим салом, да по мусалам.

Ну тролль на колено хлоп, встать хотел, да, видать, не на ту руку оперся, брык – и в пыль. Народ гогочет. Вскочил на прямые ноги и снова не устоял. Но я в пыль ему упасть не дал – противник достойный, как ни крути, подхватил под мышки, поставил и придержал, пока его ноги сами стоять не смогли. Заодно и банный лист снял и в карман засунул, еще пригодится. Нижние руки тут же на место вернулись.

Тролль протянул мне верхнюю правую руку, которую я крепко пожал. Тролль улыбнулся, учитывая его клыки, выглядело не очень дружелюбно, и сказал:

– Тве уф Юхельм!

Я не понял.

– Имя так. Звать.

– Ааа, меня – Васька Тримайло.

– Ты, Васка, меня бить – хорошо. Васка – сильный. Тве дружить Васку.

– Ну ты тоже ничего, молодец. Только руны твои и фокусы…

– Ты, Васка, тоже делать – не знать, что…

– А, забыли – друг?!

– Друг.

Сразу вспомнил старого Гыргу Питича: «Зет бигин зе бьютефул френдшип» [66].

Однако пока мы братались, дело перешло в руки политиков и ораторов. Надо сказать, орали обе стороны мощно, и каждый стоял на своем, призывая различные высшие силы в свидетели и требуя то вечного мира, то немедленного продолжения войны.

Русские ораторы (замечательное слово, главное, отражающее самую суть профессии) требовали мрассовские знамена, и бунчуки, и денег на восстановление разоренных деревень, а их мрассовские коллеги базлали [67]о пересмотре результатов поединка, назначении нового или по крайней мере о моральной компенсации хотя бы скотом за перенесенные тяготы военного похода.

Русские резонно отвечали, что мрассовцев никто не звал и тролль был повержен, сами видели – и горе побежденным. А если неймется, давай теперь войсками биться, только мрассовцам конец – божий суд показал, за кем правда. Да еще и слава пойдет о них как о нарушителях принародной клятвы, и их в Дикой степи за поругание чести Бархудара Тавазцы с Кеценежцами накажут, а может, и Казары нападут. Ото всех им враз не отбиться, а русские-де золота не пожалеют, чтоб так и было.

Мрассовцы парировали, что вот сщас русские золота на смерть и поругание целого народа не жалеют, а скота какого-то жалеют, чтобы степняки обратно в Жорию свою вернулись, и как на это все Христос посмотрит.

Русские заявили, что не собачье мрассовское дело, как и на что Христос посмотрит. Мрассовцы отметили давешнюю ссылку на Бархудара, который тоже не особенно иноверцев жалует, и может не такой уж большой в его глазах проступок будет, если слово, данное принародно, жадным неверующим нарушить, и стоит попробовать все же толпа на толпу – глядишь, о нарушении клятвы и рассказать-то будет некому.

Высокие договаривающиеся стороны, как водится, не могли прийти к соглашению из-за непомерных требований контрагентов.

Дело шло к вооруженному столкновению, но тут меня удивил Тве. Он подошел к группе троллей и начал что-то им втолковывать, сильно размахивая всеми четырьмя руками и громко рыкая на своем тарабарском. Вскоре от группы троллей отделились трое во главе с Тве и пошли к главному мрассовцу, красный шатер которого стоял на холме неподалеку. Через некоторое время оттуда примчался мрассовец с красным лицом и что-то проорал на своих.

Мрассовские ораторы в полном составе побежали на холм, теряя тапки. Видно, суровое наказание бывает у них за опоздание к боссу: вон как стриганули.

Через некоторое время оттуда вернулся только один, и вид у него был перепуганный и несчастный. Тон беседы и вовсе сменился. Если вкратце, гонец в униженных выражениях просил прибыть в шатер к отражению Бархудара на земле бойца Василия для беседы и заключения мирного договора. Я посмотрел на Осетра, тот кивнул и показал мне глазами на молодого русского переговорщика. Мне сто раз объяснять не надо. Я заявил гонцу, что готов прибыть, и немедленно, но негоже богатырям руки чернилами пачкать, в связи с чем желаю во-он того парнишку взять с собой для борзописания. Гонец, как видно, ничего против не имел, а может, инструкций на этот случай не получал: только склонился и засеменил к шатру.

Я и парень пошли следом. Надо сказать, что я хоть немного мандражил, но в целом на переговорах бывать приходилось, хотя мир заключал я между какими-нибудь гревскими и прельскими [68]в далекой боевой юности. А теперь, гляди ж ты, между народами будем заключать.

Парень семенил рядом, я пошел медленнее, спросил, как зовут. Оказалось, толмач Семка, из крестьян. На должности переводчика давно, выразил готовность во всем помогать, посоветовал первому рта не открывать, больше слушать и на него поглядывать, он-де, если что, знак подаст.

При входе в шатер стояла четверка батыров, мне по пояс, в полной боевой готовности, со злыми лицами, в руках железные дубины.

В шатре на троне восседал главный мрассовец, пожилой, сложения субтильного, но, правда, упакован по полной: перстни золотые с камнями на всех пальцах, в халате из золотой парчи, шапка соболья, с золотым навершием, в руках посох золотой, набалдашник в виде орла с расправленными крыльями, на шее цепь толстенная из львиных голов, на цепи огромное золотое солнце с улыбающимся лицом, украшенное драгоценными камнями.

По правую руку сидели пожилые мрассу – советники, по левую – тролли. Тве дружелюбно мне кивнул. Остальные взирали бесстрастно. Я прошел, сел напротив трона и по совету Семки решил молчать.

Присутствующие молчали тоже, в полной тишине подали соленый чай с молоком. Кстати, очень вкусно, я его после долгой поездки (не путать с командировками) в Республику Тыва очень даже уважаю.