Игорь Градов - «Хороший немец – мертвый немец». Чужая война

Младшие командиры происходили из семей попроще, как говорится, родом из народа. Тот же Генрих Ремер, например. Отец — обычный плотник, мать — дочь пастора, домохозяйка, сам поступил в пехотное училище не по призванию или семейной традиции, а по обстоятельствам. А солдаты были вообще из самых обычных семей — и крестьян, и тех же рабочих…

А вот кого в армии действительно не любили, так это эсэсовцев. Если какой-нибудь «черный чин» случайно появлялся в курилке (дивизия СС «Дас Райх» тоже принимала участие в боях на Ржевском выступе), разговоры разом смолкали и офицеры старались незаметно исчезнуть.

— Не люблю я этих парней, — морщился при их виде Генрих, — высокомерные, наглые. Нет, конечно, отличные вояки, храбрые, умелые, прекрасно вооруженные, но… Одно дело — драться с противником, и совсем другое — воевать против мирных жителей. А тем более проводить среди них карательные операции…

Макс кивнул — кто бы спорил. Им еще в школе рассказывали про зверства фашистов на оккупированных территориях. Палачи, изверги… Однако свои чувства Макс старался держать при себе — чтобы не ляпнуть чего лишнего, не выдать себя. По большей части он вообще молчал и только слушал.

Он очень сошелся с Генрихом, стал проводить с ним почти все свободное время. Тот рассказывал о своей семье, жизни в Германии, об учебе в школе. Макс мотал на ус — могло пригодиться. Тем более что все это было для него внове…

Разговоры с Генрихом очень скрашивали серые больничные будни и помогали убивать время. Ведь лежать в госпитале — такая скукотища! Действительно, сам запросишься на фронт…

На третий день пребывания Макс решил побриться — щетина стала уже неприличной. Он провел ревизию личных вещей и нашел бритвенный прибор — картонный пенал с острым лезвием, алюминиевый стаканчик для пены и кисточку-помазок.

И слегка впал в ступор. В той, другой, жизни он пользовался только электробритвой, с самой ранней юности, когда над верхней губою впервые появился пушок. А тут… Конечно, он теоретически знал, как этим пользоваться и даже видел в реале. Но одно дело — наблюдать со стороны, и совсем другое — попробовать самому. Услужливая память тут же показала картинку — вот бреется дядя Миша… Тот признавал лишь опасное лезвие — острейший немецкий «золинген».

Немецкая бритва досталось дяде от отца, Максима Петровича, деда Макса. Тот привез ее с войны в качестве трофея. Вместе с дорогим аккордеоном, красными бархатными занавесками и иголками для швейной машинки «Зингер» — большим тогда дефицитом. Занавески тут же пошли на парадное платье для бабушки, иголки обменяли на Тишинке на хлеб и маргарин, а аккордеон стал любимым развлечением самого Максима Петровича.

Он играл на нем на всех праздниках, свадьбах и семейных торжествах, никому не отказывал, всегда с удовольствием исполнял любимые народные песни и мелодии. Но после его смерти, в смутные постперестроечные годы, аккордеон пришлось продать — жить стало не на что. Тем более что никто из детей и внуков играть на нем так и не научился…

А немецкая бритва сохранилась. Дед попользовался ею несколько лет, а затем подарил своему старшему сыну, Мишке. Тому как раз пришло время бриться. Дядя Миша до конца жизни предпочитал немецкую опаску всем электробритвам, презрительно называя последние «жужжалками».

— Машинкой разве хорошо побреешься? — иронически спрашивал он, проводя острейший золингеновской сталью по намыленной щеке. — Ерунда это, баловство. Чтобы лицо было по-настоящему чистым, нужно настоящее лезвие, опасное. И лучше всего — немецкое, оно острее. Хотя и наши вроде бы тоже ничего…

Макс мысленно видел: вот дядя Миша разводит толстым, щетинистым помазком пену в металлическом стаканчике, вот обильно наносит ее на лицо, берет в правую руку опаску и начинает медленно, осторожно водить ее по щекам и по шее, одновременно натягивая кожу на лице пальцами левой руки. Эта процедура занимала у него не менее пятнадцати минут, и дядька ее строго соблюдал. И никогда не выходил к завтраку плохо выбритым.

После окончания процедуры слегка смачивал кожу одеколоном, как правило, дорогим «Шипром». Макс до сих пор помнил его чуть резковатый, но приятный запах.

Мама смеялась над дядей: «Ты просто жених, любишь пофорсить». На что тот строго ей отвечал: «Настоящий советский офицер должен выглядеть молодцевато и хорошо пахнуть. Чтобы женщинам нравиться. И утреннее бритье для этого — самое оно. Во-первых, чистоту и опрятность лицу придает, во-вторых, бодрит, а в-третьих, приятный запах остается. Да и твердость руки развивает, точность движений…»

Дядя Миша был настоящим советским офицером. Рано пошел служить, в семнадцать лет поступив в военное училище. Выучился на лейтенанта-связиста, долго мотался по дальним гарнизонам. Семьей так и не обзавелся — не каждая женщина согласится жить в деревянном бараке на самом краю земли. Но он по этому поводу не печалился и говорил, что у него и так есть семья — любимый младший брат с женой и племянником, Максимкой.

Так и промотался дядька тридцать лет по казармам и казенным квартирам, а в начале девяностых, когда его окончательно турнули из армии, сильно затосковал и запил. А потом и умер. Не принял он новой российской реальности, не вписался в рыночную экономику. Золингеновская бритва досталась Максу, но он ею никогда не пользовался — предпочитал удобные электробритвы, желательно — импортные. И теперь бритва была на квартире матери…

Макс задумчиво потер физиономию и решил все-таки начать бритье. Нехитрое дело, освоится как-нибудь. Тем более что другого выхода все равно не было: образцовый немецкий офицер не может ходить с трехдневной щетиной на лице. Макс налил в алюминиевый стаканчик немного теплой воды, аккуратно развел мыло, нанес пену на щеки. Ну, что же, осторожненько…

Провел пару раз лезвием по левой щеке и, разумеется, порезался — выступила кровь. Вот черт! Так, еще разочек… После третьего пореза он в сердцах отшвырнул бритву — что за мучение! И как только ею пользуются? Но потом взял себя в руки и героически довел дело до конца. Офицер он или нет, в конце концов? Качество бритья, правда, оставляло желать много лучшего — там и сям виднелись тонкие порезы. Ладно, для первого раза сойдет…

Кстати, когда он впервые увидел свое лицо в маленьком круглом зеркальце, то слегка опешил. Что это за небритая морда? Потом усмехнулся — это его же! Точнее, Петера Штауфа. Морда в общем и целом оказалась очень даже ничего — красивая, мужественная, с волевым подбородком. Могло быть гораздо хуже…

Ему вообще крупно повезло с внешностью: она у лейтенанта Штауфа оказалась вполне пристойной — светлые волосы, голубые глаза, высокая, стройная фигура. Настоящий ариец, мать его….