Игорь Градов - «Хороший немец – мертвый немец». Чужая война

Когда доктор завел речь о семье, то он снова старательно наморщил лоб — извините, доктор, ничего не помню. Миллер вздохнул и достал из кармана знакомый медальон. Макс открыл его: фотография была четкой, новой, очевидно, сделанной совсем недавно.

— Кто это? — спросил Миллер.

— Не знаю, — пожал плечами Макс.

— Это ваша жена Эльза и дочь Марта, — тихо произнес доктор.

Макс долго смотрел на фотографию, потом сказал:

— Извините, господин доктор, не могу вспомнить. Мелькает что-то такое в памяти, но что именно…

Миллер огорченно покачал головой:

— У вас серьезная потеря памяти, это плохо. Положение даже хуже, чем ожидалось. Ладно, отдыхайте, я решу, как вам помочь.

Вскоре дежурный санитар принес в палату завтрак — куски серого хлеба с маргарином, вареные яйца, эрзац-кофе в металлических кружках. Макс без всякого аппетита проглотил еду, выпил кофейный напиток (ужасная гадость, если правду сказать) и попытался встать, но не вышло — перед глазами все закружилось. Сделал еще попытку, и с помощью Генриха она удалась. Держась за стены, прошаркал к окну, сел на широкий, низкий подоконник, выглянул в сад.

Яблони подходили к самому дому, их ветви упирались в стены. Макс распахнул створки окна пошире, высунулся почти весь — подышать свежим воздухом. Он так и не смог привыкнуть к едкому запаху, стоявшему в госпитале…

Погода была отличная — тепло, ясно, солнечно. «Сейчас бы на речку Гжатку, — подумал Макс позагорать, покупаться, порыбачить на зорьке…» И даже зажмурился от такого удовольствия, но тут же грубо оборвал себя: «Не смей думать об этом! Расслабишься, раскиснешь и уже никогда отсюда не выберешься. Тогда конец…» К окну подошел Генрих, пристроился рядом.

— Хорошо-то как, прямо как у нас в Эрфурте, и зелени тоже много…

— Эрфурт — это на юго-западе Германии? — уточнил Макс. — В Тюрингии? Не зря их в школе мучили географией Германии!

— Точно, — кивнул Генрих, — на юге. Летом у нас очень хорошо — сады зеленые, улочки в цветах, над городом плывет колокольный звон — это в нашем кафедральном соборе к обедне звонят. Красотища!

— Да ты поэт, — усмехнулся Максим.

— Что ты, — отмахнулся Генрих, — какой там! Так, писал стишки в школе, но как только в военное училище поступил, так сразу и бросил. Ты же знаешь, там не до этого…

— А кем ты раньше был? — поинтересовался Макс. — Я имею в виду — до войны?

— Школяром, — пожал плечами Генрих, — больше никем побыть не успел. Хотел после окончания школы в университет поступать, на медицинский факультет, но потом передумал. Учиться на врача долго, целых пять лет, да еще ординатуру надо проходить. Несколько лет служить ассистентом у какого-нибудь врача. Конечно, дело это полезное и нужное, но… Не скоро тебе разрешат самому лечить! А свою практику заимеешь вообще не раньше чем лет через пятнадцать-двадцать, когда себя хорошо зарекомендуешь. А мне родных кормить надо…

Генрих залез в карман и достал небольшой кожаный бумажник. Вынул оттуда несколько фотографий, показал. На одной было целое немецкое семейство: статная, представительная фрау со строгим лицом и пятеро детей. Четыре девочки и один мальчик.

— Моя мама с сестренками, — сказал Генрих, — и я с ними. Дружная семья Ремеров…

— А отец? — спросил Макс.

— Умер, — вздохнул Генрих, — в тридцать восьмом. У него было тяжелое ранение в легкое, долго кровью харкал. Между прочим, тоже в России получил, правда, еще в ту, первую войну. Отец мне часто рассказывал, как сидел в сырых окопах, как с русскими дрался, а потом с ними же братался, когда они своего царя Николая скинули. А ранили его в пятнадцатом году. Русские тогда начали большое наступление, вот он и получил в грудь штыком. Долго валялся в госпиталях, лечился, думал, что комиссуют подчистую, но не вышло. Залатали кое-как и снова отправили на фронт — солдаты тогда очень нужны были. Пришлось ему почти до самого конца воевать, до восемнадцатого года. Но ничего, выжил, демобилизовался, вернулся домой, в Дюссельдорф. А там работы никакой не было, родные голодали, по продуктовым карточкам давали лишь брюкву да черный хлеб. В общем, подался он на юг, где теплее и сытнее. В Эрфурте утроился плотником на стройку, да там и остался. Освоился, работу хорошую нашел, встретил мою маму — она дочь пастора была. Женился, обзавелся своим хозяйством. Потом и мы родились, пятеро детей, один за другим. Хорошо жили, счастливо, хотя и небогато. Отец часто болел, ходил с трудом, иногда по два-три дня с постели встать не мог. Но все равно работал — на ветеранскую пенсию не проживешь. А четыре года назад, зимой, сильно простудился, заболел и умер. Я, собственно, поэтому и на медицинский факультет пойти хотел. Видел, как ему плохо, вот и подумал: выучусь на доктора, стану всех лечить. Но не вышло, пришлось пойти в военное училище…

Генрих грустно посмотрел в окно, а затем продолжил:

— После смерти отца надо было на что-то жить. Старшая сестра, Хельга, уже работала, но ей тяжело одной было. Вот и подался я в училище — во-первых, казенные харчи и одежда, а во-вторых, у офицеров хорошее жалованье. Я со своего оклада каждый месяц часть денег домой отсылаю, помогаю матери и сестрам. Так вот и оказался на фронте…

Макс понимающе кивнул — простая, типичная история. Судя по всему, Генрих неплохой парень, честный, трудолюбивый, жаль только, родился он не в то время.

— Я не жалею о своем выборе, — закончил рассказ Генрих. — Как видишь, уже лейтенант, может, и дальше пойду.

— Если нас не убьют здесь, — мрачно заметил Макс.

— Не убьют, — уверенно произнес Генрих, — за меня мама и сестры каждый день молятся. Вот смотри, что они мне пишут…

Следующие полчаса были посвящены чтению посланий от Ремеров. Генрих достал целую пачку ученических тетрадных листов и стал читать. Ему писали и мама, и сестры, он получал как минимум пять-шесть писем в месяц. Макс вежливо слушал и кивал — не хотелось огорчать такого хорошего, отзывчивого парня. Веселого, работящего, заботливого — короче, настоящего немца.

Вскоре вернулись с перевязки соседи по палате — крепкий, почти квадратный оберфельдфебель и такой же, только чуть повыше и потолще, штабс-фельдфебель. Макс помотрел на них и подумал: «Вас что, под копирку делают? Прямо как родные братья».

Юрген Хайн и Отто Бауэр оказались из его же полка, только из другой роты. Макс привычно сослался на амнезию — извините, ребята, но я вас не помню. Фельдфебели понимающе кивали — слышали о вашей беде, герр лейтенант, поэтому представились по полной форме.

Хайн и Бауэр попали в госпиталь после той же русской атаки — один с осколком в руку, другой — в ступню. К счастью, оба отделались легкими ранами, их быстренько зашили и через неделю обещали отправить обратно на передовую. Нечего валяться в госпитале, места нужны для новых пациентов. Война-то идет, у нее не бывает антрактов и перерывов…