Виктор Поротников - Гладиатор из будущего. Рим должен быть разрушен!

Глорию я познакомил с Мелиндой, а точнее, приставил ее к Мелинде на всякий случай. Глория устроилась в тот же лупанар в Субуре, что и Мелинда. Перед этим Глория, по моему поручению, купила где-то сильного яду. Ядовитый порошок Мелинда зашила в потайной карманчик на своей тунике, чтобы использовать его при встрече с Крассом.

Мне не очень-то верилось, что Красс будет шляться по злачным притонам, поэтому я изыскивал любые способы для умерщвления Красса не ядом, а холодным оружием. Для этого мне нужно было затесаться в ближайшее окружение Красса или же найти себе сообщника в этом окружении. С этой целью я каждый день с утра ходил на форум, чтобы узнавать последние новости и заводить полезные знакомства.

Однажды, как всегда, направляясь на форум, я услышал, что меня кто-то окликнул по имени. Это было на Этрусской улице. Я увидел двух богато одетых женщин возле лавки торговца благовониями. Одна из них поманила меня к себе рукой. Перейдя улицу, я приблизился к этим матронам, полагая в душе, что скорее всего они по ошибке приняли меня за кого-то другого.

– Здравствуй, Андреас! – сказала матрона в розовой столе, сбросив с головы белое покрывало. – Узнаешь меня?

Я чуть не ахнул от неожиданности и изумления. Передо мной стояла прекрасная патрицианка Фабия, которой я в свое время помог бежать из стана восставших рабов на Везувии. С той поры миновал целый год. Произнеся ответное приветствие, я слегка поклонился Фабии.

– Я помню добро, какое ты мне сделал, Андреас, – продолжила знатная римлянка. – В какой-то мере я перед тобой в долгу. Расскажи мне о себе. Давно ли ты в Риме? Чем ты здесь занимаешься?

Стоя под полотняным навесом возле парфюмерной лавки, я кратко изложил Фабии лживую от начала до конца историю своих скитаний. Мне хотелось расположить Фабию к себе, поэтому я наплел ей, будто сбежал из войска мятежников еще прошлой осенью, устав от зрелищ грабежей и кровопролитий. Мол, какое-то время я жил в Кампании, переходя из города в город, теперь вот перебрался в Рим.

– Живу здесь на случайные заработки, госпожа, – в заключение добавил я.

– По твоему внешнему виду не скажешь, Андреас, – усмехнулась Фабия, окинув взглядом мою добротную одежду. – Ты выглядишь как зажиточный человек. Видать, твои случайные заработки приносят тебе неплохой доход!

– Согласен, госпожа, платят мне неплохо, – вздохнул я, опустив глаза, – только это грязные деньги. Я ведь зарабатываю на крови.

Отогнув край плаща, я показал Фабии рукоять кинжала, спрятанного у меня под одеждой.

Фабия понимающе покивала головой, а ее более молодая спутница сразу изменилась в лице, отпрянув от меня на шаг.

– Андреас, – Фабия взяла меня за руку, заглянув мне в глаза, – хочешь, я избавлю тебя от такой жизни? Мой муж – сенатор, как ты знаешь. Я замолвлю за тебя слово, и он возьмет тебя к себе на службу. Ты же бывший гладиатор, хорошо владеешь оружием. Из тебя получится отличный телохранитель!

– Госпожа, я же беглый гладиатор… – начал было я.

Однако Фабия решительно прервала меня:

– Об этом не беспокойся! Мой муж проведет необходимую процедуру, и ты официально станешь перегрином.

Перегринами римляне называли свободных людей, не обладавших гражданскими правами. Перегрины не могли участвовать в народном собрании и не имели права быть избранными на любую должность в Римском государстве, зато они имели право жениться на коренных римлянках, заниматься ремеслами и торговать на всей территории, подвластной Риму.

Фабия предложила мне немедленно пойти к ней домой, чтобы я мог без промедления обговорить с ее мужем все формальности, неизбежные в делах такого рода. Я согласился, хотя в душе сильно робел, зная, что сенатор Гней Корнелий Долабелла очень дружен с ланистой Лентулом Батиатом, от которого я сбежал вместе с группой других гладиаторов. По закону, все беглые рабы и гладиаторы подлежат поимке и возвращению к их прежним хозяевам. За укрывательство беглого раба любого из римских граждан ожидает огромный штраф.

По дороге к своему дому Фабия вслух рассуждала, как бы ей получше устроить мою судьбу.

– Андреас, может, тебе жениться на моей служанке Галерии, а? – Фабия кивнула на свою юную спутницу – По-моему, ты ей сразу приглянулся! Галерия милашка, и ты недурен собой, у вас могли бы родиться красивые дети. Подумай над этим, Андреас.

Я сказал, что обязательно поразмыслю над этим, бросив взгляд на смутившуюся Галерию. Она и впрямь была неотразимо красива. В ее правильных тонких чертах лица не было ни малейшего изъяна. Мягко закругленный подбородок, пухлые чувственные уста, прямой точеный нос, большие серо-голубые глаза с изогнутыми ресницами, длинные темные брови, высокий белый лоб – в облике этой служанки было немало сходства с прекрасными ликами нимф и богинь, мраморные статуи которых можно было видеть в здешних храмах, парках и портиках.

Дом сенатора Долабеллы находился на Авентине на Царской улице, названной так, поскольку здесь когда-то жил легендарный царь Тит Таций. Вся Царская улица была застроена большими домами знатных римлян, утопавшими в густой зелени деревьев. От Царской улицы было совсем недалеко до Мраморной улицы, где в доме ваятеля Исидора нашел свою смерть Красс Муциан.

Шагая вместе с Фабией и ее служанкой по Царской улице, я мысленно поражался тому, что не столкнулся с Фабией раньше в этом квартале Рима, где я часто бывал, выслеживая Красса Муциана.

Я не знал, какими словами мне оправдать свое участие в мятеже гладиаторов, породившем мощное восстание рабов, если в разговоре с супругом Фабии речь зайдет об этом. Я вообще не представлял, как мне себя вести и что говорить в присутствии сенатора Долабеллы. В душе я уповал на то, что Фабия все скажет за меня и мне вовсе не придется открывать рот.

Сенатор Долабелла мне сразу не понравился, едва я увидел его. Видимо, Фабия оторвала мужа от какого-то важного дела, вызвав его из таблинума во внутренний дворик, где пышно цвели кусты роз и журчали струи небольшого фонтана. На узком морщинистом лице сенатора Долабеллы было написано угрюмое недовольство.

Покуда Фабия объясняла супругу, кто я такой и зачем предстал перед ним, во мне стремительно нарастало сожаление и беспокойство по поводу моего столь спонтанного визита в этот дом.

На вид сенатору Долабелле было лет семьдесят, это был совершенно седой, но еще крепкий старик с прямой осанкой. У него был недружелюбный взгляд, разговаривал он громким, как труба, голосом. Все, что он услышал от Фабии, не просто рассердило его, но привело в неистовое состояние. Он говорил о женской глупости, которая, по его мнению, лишь добавляет хлопот мужьям и правителям государства, ибо женщины не в состоянии отличить истинную добродетель от показного благородства. Все душевные порывы женщин есть сплошные эмоции, начисто лишенные здравого смысла.