Сергей Лапшин - Победить смертью храбрых. Мы не рабы!

– Мы уже устроили ее. Вот только Книппель сейчас всеми путями будет стараться замять конфликт. – Лейтенант пожал плечами.

Действительно. В настоящий момент Йозеф Книппель, судя по его настрою, пытался решить проблему какими-то дипломатическими путями. Не факт, что ему удастся. Однако, не обладая сравнимыми с корпорацией Штайнера военными силами, другого пути он и избрать не мог. Именно поэтому ему как минимум на первых порах была столь необходима группа Терехова. Но впоследствии, когда Йозеф сумеет заинтересовать какой-то другой концерн, станут ли столь важны для него русские разведчики?

Нет. Важную роль Терехов играет лишь тогда, когда у Книппеля нет никаких других сил и ему просто не на кого опереться. Выходило, что лишь искусственное продление данной ситуации дает разведчикам шанс выжить и сохранить себя в положении людей, а не бесправных рабов.

То, что у всех троих командиров мысли шли в одном и том же направлении, доказал и Диляров. Он кивнул, подтверждая только что прозвучавшую сентенцию Свиридова:

– Точно так. Лучше и не скажешь.

– А если ему не удастся… сгладить углы? – Терехов, явно что-то уже придумав, взглянул на соратников. – Если что-то пойдет не так? Деревня нужна всем. Даже если Книппелю удастся как-то добиться прощения за наши действия, уверен, что во второй раз нечто подобное будет уже не замять. Верно?

Подчиненные выразили согласие кивками. Им обоим уже стала ясна позиция Терехова.

– У нас есть пятеро пленных. Нужно как-то по-хитрому довести до них, что нас тут совсем ничего и свежих сил не ожидается ближайшее время. И если они не нападут прямо сейчас, день-два, подойдет… ну пусть батальон ожидается? Со средствами усиления. Четверых придется расстрелять… один убежит. У них будет два дня, чтобы подготовиться. Ясно?

Молчаливое согласие было ответом капитану. Диляров и Свиридов, сосредоточенно размышляя, не находили изъянов в коротком дерзком плане Терехова. Им не впервой было вызывать огонь на себя, и этого они не боялись. Страшнее было не учесть чего-то, не заметить какую-то мелочь, которая впоследствии сыграет свою роковую роль. Пока, при первом приближении, никаких промахов не было заметно.

– Лейтенант Свиридов, вам следует проинструктировать конвоиров. Будет неплохо, если утечка информации пойдет от них. И расстрел. Расстрел тоже – с вас.

Помедлив, Свиридов угрюмо кивнул. Одно дело – убить в бою, другое – расстрелять пленных. Неприятно было сознавать, что тебе поручают самую грязную и подлую работу, тем самым оставляя руки других незапачканными. Судя по всему, вожделенный статус «свои» еще не гарантировал, что Свиридов со своими людьми и в самом деле стал ровней разведчикам Терехова.

– Так точно, товарищ капитан. Будет исполнено.

В сорок первом привычная картина мира, да и собственное мировоззрение лопнули, как зеркало, упавшее на пол. Тысячью фрагментов, случайных отражений. Июнь будто бы перечеркнул множество прошлых жизней. Со своей суматохой, с потерями и отступлениями, он все же твердо дал знать – целая эпоха уходит в прошлое. Эпоха мира.

Миллионы рук в сорок первом взяли винтовки. Мозолистые, похожие на лопаты, интеллигентные, с длинными пальцами, холеные ладони были едины в одном – твердом убеждении с оружием в руках защищать свою Родину. Илюхин был одним из многих.

И честно тянул свою лямку: ходил в атаку, кричал «ура» и даже имел представление на награду, так и не нашедшее своего зримого воплощения. А в сорок втором, в апреле, он попал в плен.

Здесь в своих размышлениях и воспоминаниях Илюхин привык ставить точку. Память услужливо шла ему навстречу. Время с момента пленения и до встречи с разведчиками Терехова будто бы исчезло из головы. Как не было ничего. Пустой год.

В разговорах с другими Илюхин старался не рассказывать о себе. Это тоже было сродни кодексу, своеобразное табу. Впрочем, ничего необычного в том не было. Подавляющее большинство русских, служивших немцам, представляли собой классических «людей ниоткуда». У них не было прошлого, родных и воспоминаний. Только имена и фамилии, зачастую вымышленные, и их настоящее. Из чего состояло оно? Из того, что позволяла совесть. Кому-то подсобными, кому-то в полицию, ну а кому и в каратели.

Рассказывай – не рассказывай, а от слухов никуда не денешься. Как и от документов, скрупулезно заполненного личного дела, что следует за тобой, куда бы ты ни перевелся. В таком случае твое молчание будет лишь служить подтверждением вины. Какой? Это уж додумают люди.

И за Илюхиным тянулся хвост сплетен, недомолвок, туманных намеков. Никто не мог сказать что-то определенное, в чем-то укорить его, однако, как это бывает часто, обвинение, сплетенное из общего мнения, оказалось гораздо серьезнее, нежели документальные свидетельства. Ни Свиридов, ни остальные бойцы не видели личного дела Илюхина, однако были абсолютно уверены, что идти на сделку с красными ему незачем. Между тем, следуя своим личным причинам, Илюхин присоединился к заговору в батальоне и принял в нем достаточно активное участие. Ну а затем… затем он честно и достойно проявил себя в провалившейся затее разведки.

Упрямая вещь – память. Почему то, что следует забыть, стереть, вывернуть из себя, будто последствия вчерашней попойки, не поддается приказам разума? Картины, что должны уйти в небытие, становятся столь реальными, что замещают изображение на сетчатке твоих глаз.

Пятеро мужчин стоят на коленях на краю неглубокой, только что отрытой ямы. Отрытой ими самими. Стоят без обуви, в нательном белье. Обмундирование, ремни, ботинки заботливо сложены в стороне.

Одного из них трясет крупной, сильной дрожью. Другой стоит, словно окаменев и боясь пошевелиться. Белые майки пропитались нервным вонючим потом и липнут к телам. Вспотевшие волосы на затылках и висках.

Сколько раз так уже бывало? Услужливая память подсказывает – двенадцать. Двенадцать раз. Безжалостно наслаивает картины, словно на резаных кадрах кинопленки – вот мужчины, раздетые, вот – женщины в исподнем, вот – дети. Прошлое остается в нас. Навсегда.

Илюхин прошелся вдоль ряда пленных. Вынул из кармана портсигар, раскрыл его, вытаскивая сигарету. Щелкнул зажигалкой, закурил. Глубоко затянулся.

Жилов, стоящий рядом и напряжено сжимающий в руках автомат, вытер лоб о плечо. Лето, жара. Нервы. Кинул взгляд на руки Илюхина и завистливо дернул верхней губой. Пальцы напарника не дрожали. Ни капли. Илюхин глубоко затягивался и смотрел на стоявших на коленях пленных. Лицо его внушало страх. Лучше бы оно было маской. Жилову очень бы хотелось, чтобы истинные свои чувства боец РОА скрывал под шторами безразличия. Потому что с таким лицом убивать людей нельзя.