Александр Изотов - Магия вето

Я уже бегу между стенами узкого закоулка, когда мне ясно слышится топот их ботинок за спиной. Но больше всего меня заботило, могли слышать крики этих придурков те ночные визитёры на машине или нет?

Ведь луч псионики, пролетевший от внимательного взгляда в нашу сторону, я почуял.

***

Оказавшись в полной темноте, я не растерялся. Сразу же выудил из кармана фонарик, украденный во время той потасовки, в которой неизвестные чуть не убили нас с Фёдором и Еленой.

Я помнил, как сержант Хомяк в степи подавал сигналы таким фонариком. И уже достаточно его изучил, сидя в своей каморке.

Пальцы сдвинули крышечку, и тонкий, дёргающийся от моего бега луч света выхватил кирпичные стены вокруг, закрытые решётками на ночь задние двери и окна домов.

Здесь, в проулке, который было видно с улицы, мусора ещё не было. Но стоило мне завернуть за угол, как сразу же стали попадаться ящики и бочки. Через некоторые препятствия мне пришлось перепрыгивать, и метнулись в стороны перепуганные кошки.

Ух, Васёк, как же тебе со мной должно быть весело.

— Стой, урод! — в подворотне раздался крик Плетнёва.

А здесь он уже не боялся кричать. Или понял, что его добыча уходит окончательно.

Я не всё понимал в его плане. Ни зачем ему была моя кровь на тряпке, ни кого он ждал у калитки.

Но эти его планы, какими бы они не были, явно провалились.

— Поговорим! Стой!

Ага, держи карман шире.

Мне был страшен не Плетнёв и его свора, а те, кто приехал на той машине.

Я лучше окажусь с этим ножиком против исчадия вертуна, чем попадусь в руки какому-нибудь оракулу. Любой псионик хорошо знает, как можно повредить внутренние чакры и связи между ними.

То, что я всё-таки могу использовать псионику, теперь и толчковому псу понятно.

Правда, попробуй разберись, как оно происходит. Два перескока уже было — для стройной теории маловато, но она хотя бы уже есть, эта теория.

Оба раза перескок был в оракулов. Оба раза меня пытались контролировать…

Но там, в горах, у Жёлтого Вертуна… тот диверсант ведь тоже пытался? Может, стоял далеко?

А в первый день здесь, в академии, когда оракул пытался просветить мне мозги? Почему я не перескочил?

Либо это не считается за «контроль разума», либо я тогда ещё недостаточно освоился в новом теле.

Все эти мысли успели пронестись в моей голове, когда я вылетел к тупику. Точнее, к высокому дощатому забору.

Я повернулся, побежал вдоль него. Тут тоже навешаны бельевые верёвки, и висящие в ночи белоснежные простыни были похожи на призраков.

Мне приходилось их откидывать, и за мной оставался явный след из колышущейся ткани.

— Чушка сраная, стой, я сказал! — Плетнёв, надо отдать ему должное, не отставал, — Давай, ты налево, ты направо!

Я толкнул трухлявую калитку, едва не снеся её с петель. Она со страшным грохотом откинулась, долбанувшись об забор.

— Он там!!!

Перескочив через узкий проулок, я вылетел на широкую улицу и чуть не попал под копыта лошади, запряжённой в карету. Животное вздыбилось и заржало, я кувыркнулся, больно приложившись затылком и спиной о мостовую.

Вскочил, перебежал улицу и влетел в следующую подворотню. Стена, угол, стена, забор, калитка…

И новый двор с бельём… Да сколько ж можно его сушить, вашу псину?!

— Я твою Перовскую натяну, как сивую безлунь! — заорал мне в спину Плетнёва.

Я как раз уже почти пробежал злосчастные бельевые верёвки, как вдруг притормозил. А вот это ты зря.

Плетнёв нёсся позади, словно ураган. Я не видел его, но видел дым и всполохи огня — он не просто срывал простыни, а хватал их горящими руками, раздирая уже пепел, а не ткань.

Он даже не заметил, как я появился сбоку и воткнул ему ногу под колено. Николай завалился и заученным движением попытался меня ударить кулаком, но я легко увернулся.

По инерции Плетнёва унесло чуть подальше, он упал и упёрся ладонями в землю. Хотел встать, но я уже запрыгнул сверху, перебросил ему скрученную простыню через шею и воткнул колено в затылок.

Тот сразу схватился за удавку и сам же заорал, обжигая подбородок своей магией.

— Ты… уро-о-од! Чухла сраная!

Он со слезами погасил ладони и задёргался подо мной. Я натянул ещё простыню, но она, подпаленная огнём, вдруг с треском разорвалась.

— Убью-ю-ю… — заревел, поднимаясь на четвереньки, Николай.

Я, не особо дожидаясь, когда он исполнит свою угрозу, подхватил его голову под мышку, запер второй рукой в замок, как самый настоящий рестлер. И, сделав подсечку опорной руке Плетнёва, я резко присел и завалился на спину, выгибая бедняге голову.

Такой эффектный приём, который у меня на Земле ещё в древности превратили в элемент борцовского шоу. Вот только не все догадываются, что он действительно ломает шею.

И Николай не догадывался… до этого дня…

— Зря ты так, про Ленку-то, — прошептал я затихшему навечно каштану, — Мы с Васьком своих девок в обиду не дадим.

— Николас!!! — позади раздались крики, — Николас, ты где?

Мысленно ответив им в рифму, я вскочил и понёсся дальше. Откинул в стороны висящие простыни.

Очередная улочка… Снова шарахнулась лошадь, тянущая повозку. Очередной закуток…

И вдруг я понял, что эта подворотня мне уже знакома. Ещё пара поворотов, и я найду ту самую дверь зубника.

Временно оторвавшись от погони, я сбавил шаг, и стал двигаться тихо, стараясь не издавать лишнего шума.

В небе всё так же были только звёзды, очерченные едва заметными контурами двора.

— А-а-а!!! — крики доносились издалека, заглушённые улицей и стеной дома.

— Николас!

— Он убил его!

Недобро усмехаясь, я завернул за очередной угол, обогнув накиданные друг на друга ящики. Здесь меня от источника шума отделило ещё одно здание, и больше я «шестёрок» Плетнёва не слышал.

Нет, ребятки, это не Ветров убил вашего каштана. Он сам напоролся на противника, которого не смог осилить. Было бы у него мозгов побольше, следил бы за языком.

Чувствовал ли я жалость к нему? Конечно, я же человек. Если б Плетнёв не был говнюком, всё было бы по-другому. Но жизнь сложилась так, что он был говнюком…

В основном все эти мои рассуждения предназначались Василию. Потому что я чувствовал, как подкатывает тошнота, как ноги начинают слабеть. Бедного Ветрова мутило — это его первая настоящая кровь.

Усложнялось всё тем, что он хорошо знал этого Плетнёва, учился с ним… Мне даже не надо было объяснять, о чём сейчас думает Вася.

«Что Николай и не был таким уж плохим. Ну, повздорили, накричал он в гневе всякого. Да можно сказать, мы друзьями были. А вообще, весело же было, все эти наши тёрки, драки…»

Война давно отучила меня от гуманной философии наивного уровня «если я поступаю, как злодей, то сам стану злодеем». Нет, не стану, если есть внутренний стержень.