Тата Олейник - Продавец басен. Альтраум II

Тут из кухни раздался грохот взрыва и поплыли клубы сизого дыма. Я на всякий случай упал на плиточный пол и попытался закатиться под тележку с грязными тарелками.

– «Отрыжка Агустоса», похоже, сегодня знатная выйдет – предупреди остальных, чтобы ее активнее гостям предлагали.

– Это Коибан на десертах сегодня?

– Ну а кто? Его же еще третьего дня из запоя вытащили.

Кажется, мне удалось приблизиться к здешней высокоуровневой кулинарии.

– Зилка, а сколько стоит у вас пообедать? -спросил я. Так. На всякий случай.

– На одно лицо, без вина если… ну, тысячи две-три, если по предлагаемому меню идти. Блюда на заказ, конечно, будут дороже.

Приблизиться – и поспешно удалиться.

Обходя «Чудищ», увидел группу роскошно одетых неписей, которые, болтая и улыбаясь, входили в ресторан. Несколько дядек в париках и камзолах и стайка очаровательных дам. Одна, в пышнейшей юбке с кринолином, замешкалась, поднимаясь по ступенькам, подбирая свой бесконечный подол, обернулась через плечо.

Да не может быть! Неужели это Сиводушка?

Я, ни о чем не думая, припустил было за ней, но меня опять поймали за многострадальный воротник, понизив прочность пиджака еще на пару единиц.

– Да куда ж ты опять прешь?!

Кринолин скрылся за широко распахнутой дверью. Хвоста, вроде, нет. Наверное, показалось. Откуда бы здесь быть лисичке? Она мне уже не первый раз мерещится – то ее личико выглянет из-за занавесок экипажа, то услышу издалека переливчатый звонкий смех, похожий на щенячий лай…

Дома внимательно изучил список Зилки. Гафурфаны белые, дыхательный мешок плантиса, обида русалки, гигантский микроеж, зловонная пластунья … кто все эти рыбы? И рыбы ли вообще?

***

Лукась прибыл, нагруженный пальмой, шестью подвязанными веревочкой чемоданами и двойной порцией обиды на весь окружающий мир. Порядки в отеле «Смех удава» не улучшили его настроения, а с Акимычем они вообще цапались круглосуточно и безостановочно с первого дня знакомства. Причем именно Акимыча я в этом винить мог меньше всего – он, например, безотказно поменялся с Лукасем комнатами, когда выяснилось, что западный сквозняк особенно зловреден для лиц, страдающих радикулитом, он всячески пытался сдружить портье с прочим гостиничным персоналом, он вообще держался молотком и глотал шпильку за шпилькой и наезд за наездом, далеко заходя в своей терпеливости за ту границу, на которой взорвался бы любой нормальный человек. Но для Лукася, похоже, делом чести было допечь Акимыча.

Разыгравшаяся в тот вечер гроза разрядилась громами и молниями и в нашем доме. Все началось с того, что у Акимыча пригорела яичница и Лукась, разумеется, не смог не выразить недоумения по поводу того, что такие безнадежные во всех смыслах кулинары еще не вылетели с работы, впрочем, тот скорбный дом, который нанимает на работу всяческих акимычей, конечно, не заслуживает других поваров.

Это было особенно несправедливо потому, что яичницу Акимыч упустил, когда мы с ним передвигали в верхнем коридоре подальше от комнаты портье бельевой шкаф, скрипучие дверцы которого терроризировали чуткие нервы Лукася.

– Я вот реально тресну ему сейчас по башке сковородкой, – говорил мне Акимыч.

– Мне очень жаль, что твои так называемые друзья настолько не умеют держать себя в руках, – говорил мне Лукась.

– Акимыч, – сказал я. – Лукась – непись приличного уровня, и я видел, как он орудует метлой, положи сковородку, пока он тебя не зашиб.

– Лукась, – сказал я. – Ты не мог бы поменьше грызть Акимыча, он в конце концов для нас же с тобой эту яичницу пытался жарить.

– Господа, – сказал я, – Раз уж мы все живем вместе, давайте попробуем сыграть в игру «сохраним покой и тишину в этом доме!»

В это время небо сверкнуло, нас накрыло оглушающим громовым раскатом, а дом покачнулся и задрожал.

– По-моему, в дверь стучат, – сказал Лукась.

– Это гроза, дебил, – ответил Акимыч.

Мы немного подискутировали на тему того, уместно ли взрослым воспитанным людям, живущим дружным коллективом, использовать термин «дебил» в обращении к соседям и коллегам. В ходе дискуссии у меня создалось впечатление, что я – единственный, кто действительно переживает из-за их вечной ругани, а Лукась и Акимыч получают от нее не совсем понятное мне удовольствие.

В конце концов они таки пожали друг другу руки и мы уселись за ужин: горелая яичница, жареная рыба, чай. По крыше барабанил дождь, в залитых водой черных окнах метались искаженные пятна судовых огней на далеких мачтах.

– И все-таки в дверь стучали, – сказал Лукась.

– В этой игре есть слуховые аппараты? Если есть – кому-то срочно пора им обзавестись.

– Что такое «слуховой аппарат»?

– Машинка, которая улучшает слух.

– Есть такие. Медная трубка – в ухо вставляется. И я уже сто раз просил – вы можете исповедовать какую угодно религию, но прекратите называть мир «игрой». Иначе у меня возникает ощущение, что я сижу за столом с душевнобольными.

– Ладно, прости, – сказал миролюбивый Акимыч. – Просто я тебе уже сто раз объяснял, как этот мир устроен для нас.

– Если я начну распространяться, как этот мир устроен для МЕНЯ – вы оба ночью заснуть не сможете. И да, Нимис, если ты так и намерен держать нашего ночного визитера во дворе, то как бы он не утонул под таким ливнем.

– Да не стучал никто! Это гром был.

– Ты можешь быть сколь угодно плохим поваром, но я-то профессионал гостиничного дела. И если я говорю, что перед домом гость – значит, так оно и есть.

– Ладно, – сказал я. – Схожу посмотрю.

– Возьми кинжал и зонтик!

– У нас нет зонтика.

На улице были вода и мрак. Я выглянул из дверей, досадливо морщась под струями воды, стекающей за шиворот.

И тут в полосу оконного света выдвинулась фигурка. Вся мокрая, с лицом, залитым дождем.

Только ты можешь мне помочь! – сказала Сиводушка и разрыдалась.

Глава 4

Я провел Сиводушку в дом, усадил поближе к горячей плите, налил чаю и принес сверху одеяло. От предложения переодеться во что-нибудь мое, но зато сухое, она отказалась, хотя с ее атласов и шелков на пол текли целые лужи.

От всей души я надеялся, что нас сейчас оставят одних – Лукась ложился рано, да и Акимычу уже пора было укладывать своего перса баиньки и выкатываться в реал. Но оба паршивца явно не собирались покидать первых зрительских мест: устроились поудобнее в креслицах и поставили на огонь чайник.

Сиводушка все еще безутешно рыдала – и при этом умудрялась оставаться сказочно хорошенькой. Когда всхлипывания все-таки потихоньку начали сменяться хлюпаньем чая, я попытался выяснить что стряслось.

Сиводушка глубоко вздохнула. Подняла руку, и с ее ладошки мне в лицо полетело что-то сиюящее.