Владимир Голубев - Бедный Павел. Часть вторая

Здоровых людей размещали по уцелевшим домам, улицы патрулировались солдатами и вооружаемыми местными жителями. Вокруг Москвы были затеяны целых двенадцать специальных кладбищ, где хоронили умерших. Строго была запрещена практика Божьих домов, в которых трупы копились по полгода-год, пересыпаемые льдом.

Москвичи веками создавали дикий ритуал, не желая зимой, которая продолжалась с ноября по апрель, рыть могилы в мёрзлой земле. Услуги могильщиков в такую пору были доступны лишь самым богатым горожанам. Остальные же копили своих мертвецов в таких заведениях до наступления тепла. А весной выяснялось, что часть покойников не востребована, и установить их родственников не представляется возможным. Таких мёртвых держали в Божьих домах, пока жуткий склад не переполнялся, и потом хоронили их в братских могилах.

Это древняя традиция вызывала приступ дикой злобы у докторов, ибо в подобных условиях эпидемия чумы была абсолютно естественна. Сам Орлов, посетив такое заведение в Марьиной Роще, долго извергал содержимое желудка с жуткими матами, после чего и постановил Божьи дома немедленно закрыть, а трупы похоронить.

Елизар забрался в седло после очередного такого штурма центральных кварталов – он очень устал. За этот месяц, что Лущилин был в Москве, он ни разу не смог заснуть – всё ему виделись горящие дома, изуродованные чумой трупы и запах разлагающейся плоти. Конногвардейцы тронулись в путь к Кремлю, где они теперь размещались.

Пусть сейчас они были в городе не единственными подразделениями, которые занимались наведением порядка – два драгунских полка из армии Румянцева уже присоединились к ним, но работы хватало на всех. Императрица и Наследник своим Указом назначили Григория Орлова ответственным за наведение порядка в Москве, и он стремился скорее вернуть весь город под контроль властей.

Елизар незаметно для себя отстал от своих товарищей. Взгляд его равнодушно скользил по серым стенам домов и по чёрным головням пожарищ, Лущилин равномерно покачивался в седле, и ему даже начинало казаться, что всё это лишь тяжёлый сон.

Вдруг взгляд его споткнулся о какую-то преграду. Он встрепенулся, очнулся от мутной полудрёмы и услышал громкий человеческий голос, раздававшийся чуть в стороне, в переулке. Елизар разглядел, что у ворот подгоревшего, но ещё целого и богатого дома лежит женщина с безжизненным лицом, усыпанным чёрными чумными пятнами, уставившись мёртвыми открытыми глазами в серое небо. А голос вопил, поднимаясь всё выше.

– Прочие же люди, которые не умерли от этих язв, не раскаялись в делах рук своих, так чтобы не поклоняться бесам и золотым, серебряным, медным, каменным и деревянным идолам, которые не могут ни видеть, ни слышать, ни ходить. И не раскаялись они в убийствах своих, ни в чародействах своих, ни в блудодеянии своём, ни в воровстве своём. И сидит на троне Антихрист и изрыгает он гной из уст своих! И от того гноя плодятся новые язвы, что поражают верных Господу! И если не поразим мы Антихриста, то станем в ряды рабов его… – солдат, наконец, понял смысл слов и бросился в переулок, где увидел тощего оборванного человека, который нацепил на себя явно не по размеру белую фелонь. Он, выкатывая глаза и обильно орошая всё вокруг пеной изо рта, проповедовал десятку изнеможденных людей.

– Ах ты ж… Сквернавец! – Елизар выхватил палаш и, размахивая им, кинулся к людям. Те испуганно прыснули по сторонам, но проскочить мимо взбешённого солдата они не могли, попрятавшись по углам. Проповедник, сверкая бельмами глаз, прикрывался руками и выкрикивал:

–Сатана! Сатана! Слуга Антихристов!

Лущилин размахнулся и кулаком, сжимающим рукоять палаша, аккуратно ударил безумца в висок. Наступила долгожданная тишина. Солдат обернулся и пристально посмотрел на прижавшихся к стенам слушателей одержимого.

– Ты не подумай чего, солдатик! – забулькал дородный старик в когда-то богатом кафтане и слишком большом для его головы рваном колпаке, – Мы живём тут, а он пришёл и кричит! Мы это… Мы ему не поверили!

– Глупцы! Таких, как вы, тоже надо на дознание волочь! Что слушали и не повязали негодяя, который против Бога и Престола злословит! Что яд лживый вам в уши льёт! Ладно, проваливайте! – и устало начал вязать лжепроповедника. Потом, также не глядя на расползавшихся из переулка горожан, вскинул оказавшееся тяжёлым бесчувственное тело на плечо и потащил его к своей лошади, терпеливо стоявшей на улице. Уже пристроив оборванца и взяв кобылку под уздцы, Елизар внезапно услышал новый звук. Плакал младенец. Солдат непонимающе завертел головой и понял, что плач шёл из-под тела умершей от чумы женщины.

Как заворожённый он оставил лошадь и подошёл к трупу. Протянул руки, чтобы перевернуть покойницу, и здесь его просто отшвырнуло от неё.

– Уйди, дурень! Жить надоело, что ли! Не твоё дело тут умирать! – огромный мортус в своём мешке, закрывающим всё тело с головой, смотрел на него тёмными прорезями для глаз. Он сам своим крюком перевернул тело, а из-под него показался живой младенец. – Ух ты! Чудо-то, какое! Живой!

Солдат тоже непонимающе смотрел на здоровенького с виду ребёнка, громко сообщающего всем о своём существовании. От его звонкого требовательного крика мир словно раскололся. Серость и равнодушие полумёртвого города уступила жизни. Мортус отбросил крюк, скинул свой страшный мешок, нежно прижал к себе кричащего младенца и решительно сказал:

– Вот дела-то! Понесу его в Ивановский монастырь! Там сёстры и чумных лечат и сирот принимают.

– Колобок? – Елизар узнал изуродованное пытками лицо. Мортус обернулся.

– Нету Колобка больше, солдатик. Нету! – и решительно пошагал по улице.

Эта ночь стала первой, когда Елизар спал.

Я был обязан, несмотря на все несчастья, продолжать работать. Встал вопрос о похоронах Разумовского и Ломоносова. Для меня вариантов не было – такие славные люди, герои отчизны нашей, должны лежать в каком-то общем сакральном месте. Чтобы память их чтилась, и последние почести им оказывались во всём. Всероссийский некрополь был нужен и для того, чтобы у людей верных и способных появился ещё один стимул служить империи, и для того, чтобы поклонение праху великих сынов России стало традицией, укрепляющей государственные устои. Со мной никто не спорил.

Около строящегося Исаакиевского собора была выделена большая площадка, которая в будущем должна была быть полностью расчищена, и где будет организовано кладбище. Пока подготовили только маленький участок, и первыми погребёнными там стали как раз Разумовский и Ломоносов. Похороны нельзя было отложить до полного замирения города, поэтому церемония была далеко не такая, как следовало бы. Но всё-таки там присутствовали сотни людей. Я произнёс слова о любви к Родине и героизме покойных, прочитал последнюю посмертную оду Ломоносова, которая была посвящена великой победе в войне с Турцией, мама, не скрываясь, плакала, многие тоже утирали слёзы.