Владимир Голубев - Бедный Павел. Часть вторая

Но вот когда в заговор оказались вовлечены два старших сына Румянцева, а младший знал об этом, но не противился, вот здесь был удар. Если бы фельдмаршал присоединился к заговору, то ситуацию мы уже вряд ли удержали. Оказалось, всё висело на волоске, в то время как я был уверен, что всё просчитано. И мы действительно бы получили то, о чём мечтали наши враги.

Пришлось бросить дела и поехать на встречу к Румянцеву. Надо было расставить точки над i. Фельдмаршал сейчас мотался между Малороссией и Польшей – армия должна была демонстрировать полную готовность, чтобы отбить желание у наших западных соседей пощупать наше мягкое подбрюшье – Польшу. Встретились в Киеве.

Румянцев, к его чести, даже не попытался вступиться за отпрысков. Победоносный полководец лишь сказал мне, что верен престолу, а изменники должны быть наказаны вне зависимости от чинов и родственных чувств. Он был уставшим и опустошённым.

– Пётр Александрович! – начал я наш разговор, – Как же так? Как же?

– Простите меня Павел Петрович! Простите Ваше Императорское Высочество! Не знал я! Не ведал!

– Как же так? Пётр Александрович! Я не могу… – оказалось, что мне держать себя в руках было ещё очень сложно, да и ему тоже.

В конце концов, мы оба, почти рыдая, раскрыли друг другу свои объятья. Он, с трудом сдерживаясь, бормотал:

– Ведь кровинушки мои! Ведь такие дураки! Господи! За что мне такое!

Я тоже только и мог повторять:

– Как же так, Пётр Александрович, как же так?

На том мы и расстались, не в состоянии продолжать разговор нормально. Продолжение настало на следующий день. Немного придя в себя, мы вернулись к обсуждению перспектив.

– Пётр Александрович! Вы же понимаете, что этот нарыв уже вскрыт, а теперь нам надо понять, как же нам жить дальше. Вам хорошо известно, дорого́й друг, что, дворяне заняли неподобающее им место в государстве, и начали пытаться подменить уже и власть царскую. Некоторые из них взяли на себя ещё больше, и пусть по недомыслию, но разрушили моё личное счастье. А главное: они пытались убить мою мать! Вы знаете, что всё это значит для меня слишком много! – он смотрел на меня понимающе, и, казалось, хотел сказать мне – «Ты же сам! Сам всё это затеял!».

Он много знал, ещё о большем догадывался. И теперь задача состояла в том, чтобы убедить его в моей правоте и моральном праве переворачивать жизнь в стране! Не приказать – нет. Он, конечно, выполнил бы моё распоряжение, но ему надо будет убеждать своих подчинённых, а вот здесь одной команды может быть недостаточно. Для решения проблемы мне требовалось именно убедить его в своей правоте, дать ему нужные аргументы.

Я начал ему рассказывать о том, что будет в государстве, если мы его не изменим. Как мы с каждым годом будем отставать от Европы, и отставать всё больше и больше. Как во Франции и Англии копятся силы, которые скоро взорвут мир и захлестнут нас безудержной волной! Армии в Европе растут как на дрожжах, а для нас даже турецкая война оказалась почти непосильной. Мы могли потерять всё, надорваться, и государство наше погибло бы. Такого напряжения, как было при Петре, мы бы сейчас уже не выдержали. Чем бы это закончилось? В лучшем случае новой смутой! Мне кажется, что я его убедил. Фельдмаршал согласился со мной.

А уж когда я перешёл к вопросу награждения армии, Румянцев окончательно расцвёл. Оказалось, что он много думал и изложил мне ряд предложений по методам награждения армии без напряжения государственной казны и свой, пусть и пока недостаточно подготовленный, анализ военной ситуации и проблем в управлении на местах, в том числе в Малороссии, и вновь присоединённые земли, включая Молдавию.

Его идеи о поощрении армии надо было обсудить и уже начать действия в этом направлении – долго тянуть с этим было никак нельзя, ибо далеко не все в армии были довольны происходящим, а ещё больше будут недовольны дальнейшими изменениями. В части же управления территориями, по его мнению, никаких радикальных шагов делать сейчас просто невозможно, ибо вызовет масштабные бунты, которые для нас недопустимы.

Что же, это совпадало с моими мыслями. Даже Малороссия сегодня была фактически другая страна, и в этом мы были виноваты исключительно сами. Русские правители много лет занимались делами воинскими, пренебрегая гражданским управлением. Мы наслаждались победами, а в административные вопросы толком не вникали, позволяя местным нобилям жить практически отдельно от всей страны и наслаждаться, возникшими от такого положения дел, преимуществами. Да, вопрос был сложный, но не настолько, чтобы создавать здесь хаос, лишь бы не решать его.

Итак, очевидно, что мы не могли сейчас без раздумий интегрировать Малороссию в империю, а значит и со степными территориями и Молдавией тоже вопрос просто не закрыть. Однако у фельдмаршала был план, и теперь нам требовалось всё совместно разложить по полочкам и начать реализовывать.

Я привлёк для этого Теплова, который был сведущ в делах малороссийских, для него это было любимое дитя, и он умел отлично переводить мысли в чёткие планы и документы. Мы составили прожект изменений Малороссии и Новых земель на восемь лет. Мне казалось, что так было нужно. Маме даже не пришлось что-то доказывать – она согласилась.

И уже после всего этого Румянцев снова запросил аудиенции и, наконец, умолил меня вмешаться в судьбу своих сыновей.

– Ваше Императорское Высочество, я прошу Вас облегчить страдания детей моих и меня старого! Недостойны они, но всё-таки – они дети мои! – обижать фельдмаршала я никак не мог, но и прощать бунтовщиков тоже было решительно невозможно.

– Пётр Александрович! Как вы думаете, я уважаю Вас? Считаете ли Вы себя другом и единомышленником моим?

– Я счастлив, Ваше Императорское Высочество, что мне дарована привилегия, считать себя Вашим другом. Вы не раз и словами и действиями своими показывали мне это!

– Верите ли Вы мне, Пётр Александрович, что мне очень больно содержать детей Ваших в крепости?

– Безусловно, верю, Ваше Императорское Высочество! Но моя боль, боль отца значительно…

– Неужели Вы думаете, драгоценный мой Пётр Александрович, что они не дети мои?! Поверьте мне, Пётр Александрович, все подданные империи Российской – дети мои! И ко всем им я отношусь с любовью поистине отеческой и заботой родительской! И мне больно вдвойне, что дети Ваши, человека мною любимого и уважаемого, оказались в такой мерзкой истории! – я произнёс всё это с искренним надрывом и вынужден был остановиться и выпить воды, чтобы успокоиться.

– Давайте без обиняков, Пётр Александрович! Вы понимаете, что я очень хочу простить их, но как это отразится на других моих подданных? Не примут ли они это за знак слабости и дозволенности преступлений? Где же закон тут? Одно самодурство… Как они мне верить будут дальше? Да и Вам тоже…