Квилессе - Драконья кровь

– Так это правда, господин! – прошептал он. – Ты и в самом деле..!

– Оставь меня со своими фантазиями! – нервно крикнул я. – И попробуй только наврать – я не шучу! – и я пришибу тебя!

– Да оставь его, – лениво произнес Черный. – Пусть врет.

Паж колобком выкатился из нашей комнаты, и уже за закрытыми дверями что-то уронил, загремела кастрюля и посыпались серебристым дождем ложки.

Беспокойство не отпускало меня; я находился словно в бреду, словно сомнамбула слонялся по комнате. Положив ладони на остывающие камни камина, я закрыл глаза. Мне казалось, мысль моя пронизывала насквозь замок, и я слышал, слышал неугомонного Зеда, празднующего победу. Я видел его, огромного, разъяренного и возбужденного одновременно, словно дикого зверя, почуявшего вкус крови. Он расшвырял своих пьяных вассалов, которые славили его и говорили о его силе, он крушил их угодливые, притворно ухмыляющиеся рожи, он ненавидел их и не находил себе места. Ему что-то было нужно, но не эти притворные льстивые похвальбы, его что-то беспокоило, но он не знал, что. Дракон был, бесспорно, прав – будь у Зеда шанс, хоть полшанса достать Черного, и он накинулся бы на него и убил. Ему не нужна была слава, ему даже месть была не нужна – он жаждал утоления своей ненависти. И каждый раз, ударив, он ощущал боль оттого, что удар этот предназначался не тому, кто его получил, и оттого, что невозможно достать того, кого так хочется превратить в бесформенное мясо!

И это разрывало душу Зеда, рвало его в клочья, и он страдал, и кричал в муке – о, этим рыком он мог бы устрашить целое войско! Сколько в нем было страсти, ненависти и жажды убийства! И я, стоя с закрытыми глазами, видел словно наяву его перекошенную красную рожу, его искаженный слюнявый рот со стиснутыми гнилыми зубами, а его горячее дыхание словно опаляло мне шею, будто он стоял у меня за спиной.

– Мне кажется, я его слышу, – прошептал я. – Я слышу звон мечей и кубков… Он пьет, он много пьет, и его вассалы славят его. Я слышу его тяжкие удары – да, не многие могут их выдержать. Мне страшно… Он убьет тебя, он хочет тебя убить!

– Да у тебя жар! Приляг, отдохни…Ты чересчур переживаешь за меня. Почему ты в меня не веришь?

– Я верю в тебя. Ты силен и смел, может, даже сильнее Зеда, но он хитер и бесчестен. Я не успокоюсь, пока ты не наденешь пояс – ты знаешь, о чем я говорю. И не перебивай меня. Это, может, и бесчестно, но так ты останешься жив и невредим.

Черный недовольно поморщился; я говорил о поясе с силовым полем, которое окутывало владельца непробиваемым невидимым коконом. Даже если бы Зед со всей силы ударил мечом по телу Черного, защищенному таким коконом, он не причинил бы ему не малейшего вреда.

– Хорошо, – покладисто ответил Черный, – я надену его. Чтобы ты не беспокоился так за меня.

– Надень сейчас же! – я содрал тонкий металлический поясок с себя. Он был сложен из тонких маленьких пластинок, и на вид ничем не отличался от местных поясков, подпоясывающих небогатых простых людишек. Черный недовольно поморщился, но без слов взял его из моих рук и надел. Застегнул пряжку и щелкнул замочком, он активизировал его.

– Теперь тебе будет спокойнее? – спросил он. – Ну же, смелее!

Я кивнул; теперь мне было много спокойнее, и крики Зеда, которые, как мне казалось, сочились из всех щелей меж камнями, уже не пугали меня.

– Пусть теперь порадуется, – пробормотал я. – Теперь ему не убить тебя!

– Ляжешь спать? – спросил меня Черный. – Завтра великий день!

– Для тебя, – ответил я. – Это тебе нужно как следует выспаться. А я еще не лягу; не смогу уснуть. Ты спи. Я постою на страже – сдается мне, что этот паж, которого к нам приставили, уже сидит на кухне и врет всякую чушь о тебе, и вся наша охрана сбежалась его послушать. Я посторожу. Спи.

Черный вернулся на свое ложе и через некоторое время я услышал его спокойное ровное дыхание. Он спал; а я все еще слышал этот разгул. Моя душа словно отделилась от тела, я чувствовал себя одновременно и в нашей комнате, и в другой части замка, видел одновременно и темные балки на нашем потолке, и красивые витражи в зале, где принц готовился к поединку. Мое воспаленное воображение рисовало мне одну картину за другой, и мороз пробегал по коже. Я пытался остановить эти мысли, и не мог от них избавиться, я словно сошел с ума и бредил…

Казалось, праздник вошел в свою кульминацию. Зед, окончательно распаленный, опьяневший до безумия, хохотал, расшвыривая мебель. Он рычал, рыком своим понукая и распаляя свою ярость – ту, которой он рассчитывал устрашить Черного. Наверное, я и в правду сошел с ума – или же я обдышался здешними благовониями, и у меня разыгралось воображение. Но, так или иначе, а стоило мне закрыть глаза, как я словно переносился в полутемный бойцовский зал, богато украшенный, с красивыми витражами и уставленный дорогой мебелью, с шелковой обивкой на стенах, но гнетущий своей темнотой (правда, кое-где тонкий шелк был оборван чьей-то неосторожной рукой, а где-то испачкан сальными пятнами), по стенам которого плясали рваные грязные тени. И он обретал плоть и запах, и я чуял горящий жир в факелах, и запах раскаленного железа, и вонь потных тел – видел даже сальный блеск в мокрых волосах, торчащих ежиком на недавно обритой голове… Зед брил голову, надо же.

– Я убью этого мальчишку! – орал он, и голос его разносился по замку, пропитывая каждый камень своим звуком и ненавистью. – Убью! И знаете за что? За то, что рождаются такие! За то, что он родился таким! Легко быть таким, как он, когда мир – а когда война? Сумеет ли он остаться таким же чистым, когда надо воевать и убивать?! И почему я должен уйти, когда не нужен?! Почему я вдруг стал не нужен?!

«Оттого, что ты готов убивать просто так, – ответил я. – Ты отнимаешь то, что тебе нравится у кого угодно, думая, что твои старые заслуги позволяют тебе это делать. Ты сам превратился в того врага, от которого когда-то защищал людей… Да нет. Думаю, ты всегда им и был – ты просто стоял не на той, а на этой стороне. И сражался не за людей, а за право потом отнимать у них то, что не отняли варвары. Дело не в мальчишке – дело в тебе».

Зед на миг смолк, раскрыв рот. Он словно услышал меня, словно моя мысль проникла в его голову. Но это, разумеется, просто мне показалось. Миг – и мутная пелена спала с его глаз, и они снова загорелись, словно уголья, и зубы заскрежетали еще сильнее, едва ли не крошась.

– Это мое государство, – произнес он, обводя тяжким взглядом людей, которые тоже были так пьяны, что не соображали, что он им говорит, и его слова тонули в бессмысленных выкриках и скотском хохоте. – Я долго шел к тому, чтобы жить не в походной палатке, а в замке! И я сотни раз рисковал своей шкурой ради того, чтобы потом жрать то, что мне нравится, и пить столько, сколько хочется! Чтобы вообще пить, и не думать, что кто-то навалится на меня, и что нужно будет драться! Мне до смерти надоело драться – отчего служба у Дракона не может быть поспокойнее?! Я заслужил, заслужил право на эту жизнь… И я не позволю никому отнимать у меня это право – жить так, как я того заслуживаю. Слышите, вы?! Скоты!