Василий Панфилов - Без Веры…

Это, к слову, не только моё мнение – второе его прозвище "Макака" или "Макак", иногда "Мартышок", но так его обычно за глаза называют. Мальчишка он злой, мстительный и довольно таки подлый, сдерживаемый разве что не слишком жёсткими рамками гимназических правил – как писаных, так и неписаных.

Ну и родня у него не самая влиятельная, и это мягко говоря. Из мещан, притом матушка не с самой лучшей репутацией. В гимназические разборки не принято втягивать родителей, но если кто-то из учеников начинает выходить за рамки, допускается и такое. Не одобряется, но допускается.

В памяти моего юного Альтер-Эго сия персона явно занимает особое место… Ставлю себе мысленную зарубку разобраться со Струковым, и на этом моя мыслительная деятельность снова начинает пробуксовывать.

Кивая не всегда впопад, я соглашался с чем-то, оглядывая одноклассников. Память работает со сбоями: некоторых не опознаёт в принципе, на других выдавая подробное досье, а на третьих только прозвище, порой обидное, или вовсе – какой-то эпизод из жизни.

– … дай карандаш, Ряба! – перегнулся ко мне прыщавый толстяк из соседнего ряда, и цапнул с парты искомое, не утруждая себя благодарностью.

– Угу, угу… – пробубнил он, открыв учебник географии и занявшись его улучшением.

Чернявый – тот, что привёл меня в класс, всё так же стоит у прикрытой двери, привалившись боком к косяку и поглядывая в коридор. Вид у него при этом важный и досадливый одновременно.

Подобный бывает у человека, которому поручили что-то, не вполне лестное в репутационном плане. Отказаться от порученного нельзя, или же отказ сулит какие-то проблемы, и остаётся только делать вид деловой и донельзя озабоченный, расковыривая одновременно уязвлённое самолюбие и уговаривая самоё себя, что ничего этакого в порученном деле и нет.

Прозвеневший звонок жестяным звоном продребезжал в голове, вызвав новый приступ мигрени.

– Идёт! – дежурный, отскочив от двери, быстро забежал на своё место, и класс, будто выдохнув, разом смёл со стола всё ненужное и уселся за парты, превратившись в истуканов с мертвенно серьёзными ликами. Несколько томительных, тревожных секунд, дверь с грохотом распахнулась, и в помещение стремительным шагом влетел учитель в мундире. Класс тотчас вскочил, с грохотом откидывая крышки столов, да и меня свои-чужие рефлексы подкинули вместе со всеми, подарив новую вспышку головной боли.

– Здравствуйте, Вениамин Дмитриевич, – хором проревел класс по образцу "здрав-жлав!". Учитель, осанистый мужчина средних лет, окинул нас пристальным булавочным взглядом и медленно кивнул. Мы с облегчением уселись назад и уставились на него преданными взглядами служебных собак.

В памяти всплыло, что педагог этот, или вернее – чиновник от Министерства Народного Просвещения, не самый скверный преподаватель, но сильно ушибленный дисциплиной, отчего и носит прозвище "Фельдфебель". Главные требования, помимо сносного знания предмета – уставность, единообразие и тишина.

Если соблюдать предложенные им правила игры и отвечать у доски, не слишком мямля и запинаясь, то в общем, и нормально. Но если озвереет, полкласса может стоять весь урок, а на следующих занятиях он непременно спросит у "стоиков" тетради с выполненными в классе работами.

Глянув мельком в учебник, Вениамин Дмитриевич, постукивая мелом по грифельной доске, каллиграфическим почерком начал писать уравнение, изредка комментируя свои действия. Всё по делу, чётко и лаконично.

Не считая звуков его голоса, в классе стоит почти мёртвая тишина, нарушаемая разве что поскрипыванием пёрышек, шелестом бумаги и покашливанием. Да за окном звучит приглушённо музыка улиц, состоящая из трамвайных звонков, стука копыт по мостовой, и криков уличных торговцев.

– Пыжов! – и сила привычки подбросила меня с места.

– Н-да… – только и сказал Фельдфебель, глянув на мою выразительную физиономию. Парадный фасад у меня в целости: нет свёрнутого на сторону носа, расквашенных губ или освещения под глазами. Но вот уши заметно припухли, а пуще того – скулы и даже виски, под которыми я сбитыми руками нащупал что-то вроде отёков.

Согласно гимназическим правилам, безобразия разного рода нужно не допущать и пресекать, но на многие вещи смотрят сквозь пальцы. По факту, пресекаются драки массовые и откровенное безобразие, обычные же драки считаются "необходимым этапом взросления" и закалкой характера. Но многое зависит от преподавателя и его личных тараканов.

В целом же, если "парадность портрета" нарушена не слишком заметно, преподаватели предпочитают "не замечать" происшествия. В иных случаях могут поднять и начать задавать томительные вопросы, на которые принято отвечать что-то вроде "упал" или "пчела покусала".

Педагоги прекрасно знают негласные, но тщательно соблюдаемые правила, отчего такие расспросы выглядят, да и являются, настоящей издёвкой. Говорить правду – нельзя! Даже если тебя гнобят, третируют и унижают старшеклассники или просто заведомо сильнейшие – нельзя.

В противном случае можно обзавестись репутацией доносчика, а таких презирают, третируют и порой доходит до того, что их вынуждают переводиться на домашнее обучение. Перевод в другую гимназию обычно не помогает, разве что перевестись откуда-нибудь из Киева в Пермь, но подобные географические экзерсисы может позволить себе далеко не каждая дворянская семья.

Бывает, что и вовсе – стреляются, травятся, режут вены… Вообще, как мне подсказала память, самоубийства среди гимназистов и студентов, явление необыкновенно распространённое.

– Пыжов, – ещё раз повторил Фельдфебель, выразительно артикулируя, – а иди-ка ты, голубчик, к доске!

Решая механически не самое сложное уравнение, я краем глаза ловил задумчивый взгляд Вениамина Дмитриевича.

– А ведь верно, – не без толики удивления констатировал педагог, – А скажи, голубчик…

Ответив на пару вопросов, я вернулся за парту, где провалился в какой-то транс, в коем и пребывал до конца урока. Будучи в классе и выполняя все необходимые записи в тетради, я одновременно просматривал воспоминания, распаковывающиеся сикось-накось. По счастью, урок этот оказался последним.

Как только прозвенел звонок и Фельдфебель вышел вон из класса, гимназисты весело загомонили, собирая вещи и растеряв весь свой казённый вид. До моих проблем дела никому не было, но впрочем – ожидаемо.

– … а ему по уху, по уху! – солидно басил с Камчатки какой-то верзила с любовно выпестованным юношеским пушком, весьма небрежно развалившись на скамье и выставив в проход ноги. Не знаю, врёт он или нет… но судя по контексту, по уху получил городовой!

В углу кто-то, прикрытый спинами одноклассников, хвастается бабками [2] Бабки – правила игры. Одна из самых любимых народных забав. Сохранилось свидетельство, что любили играть в бабки Петр I, Суворов, Пушкин. Популярность игры объясняется не только азартностью, спортивностью, но и тем, что добыть атрибутику игры не составляло в старой деревне никакого труда. Бабки приготавливаются из подкопытных костей; их обваривают в горячей воде, а самую большую, тяжелую, наливают свинцом: это – битка. Каждый игрок приходит на игру со своим запасом бабок и со своей биткой. , а минуту спустя вся компания решает не торопиться домой, а как следует поиграть в одном из тихих переулков поблизости от гимназии. Парахин со Стручком, поглядывая на меня насмешливо, вышли вон из класса, переговариваясь, и наверное, обсасывая подробности сегодняшней драки.