Дмитрий Свиридов - 500 лет назад – 3.1, или Кавалеры ордена

Сначала он сходил к церкви, в избу к ребятам. Петька с Олавом еще дрыхли, но он их безжалостно разбудил, кратко рассказав, какие на сегодня планы. Они прониклись и начали суетиться, пытаясь сделать все и сразу, но он погнал их завтракать, а сам пошел открывать церковь. Когда он открыл все ставни и начал прикидывать, как расставить нужное, пацаны вернулись, да не одни, а вместе с Ефимом, который тоже волновался насчет сегодняшнего… действа. Пока Петька прибирался в церкви, они втроем с Олавом прикинули, что из имеющихся церковных вещей им пригодится, и начали обустраивать все окончательно. Ефим волновался, что будет мало света, но оказалось, что были специальные лучины и места для них на стенах, надо было только принести и поставить плошки с водой для угольков. Проверили, вроде видно было все, да и день, хоть и ожидался сегодня облачный, потихоньку наливался светом. Ефим все же сходил в усадьбу и принес пару светильников дополнительно. Седов еле отбился от Петьки, увидевшего зажигалку, пообещав дать ее посмотреть, когда все закончится.

А когда у них было уже все готово, пришел Семен с парой своих людей. Они принесли знамя и все остальное, что обещали сделать вчера с орденскими символами. Некоторое время потратили на расстановку всего этого, еще раз проверили свет – вроде, получилось впечатляюще. Всех все устроило, Семен задумчиво чесал в затылке, его бойцы вообще смотрели с почтением и даже сняли шапки перед готовой композицией. Николай Федорович немного устал от всей этой суеты, хотя физической нагрузки почти никакой и не было, и они сходили с Ефимом выпить взвару по чашечке, оставив церковь на Олава с Петькой. В той части длинного двора, которая к церкви примыкала, Михайла с бойцами тем временем начал устанавливать какие-то подставки для организации прощания с погибшими. Пока они всем этим занимались, пока выносили гроб с телом Седмеца и тела орденцев – и двор от снега утоптали, и начали подходить из деревни люди. Как оказалось, с утра посылали пару дневальных к новому старосте, предупредить. В основном, пришли одни мужики, баб было немного, а детей не было совсем, только жена того орденца, что жил в селе, рыдала у его тела, да при ней держались двое мелких. Тела орденцев и Седмеца были устроены по разные стороны от входных дверей в церковь, возле своего побратима постоянно стояли, сменяясь, по паре бойцов из первого десятка.

Седов отправил пацанов проститься с пастором, сам он глянул мельком, проходя – вряд ли пастору было больше 25 лет, мертвенно-бледное лицо без усов и бороды было совсем молодым. К нему, кстати, подходили прощаться многие деревенские, на бойцов Ордена они глядели лишь вскользь. Разве что сам рыцарь привлекал внимание, но… мертвое тело и есть мертвое тело. Сейчас от остальных оно отличалось лишь отсутствием бороды – погибший рыцарь носил только усы.

Особо никого не ждали, совсем рассвело уже давно, и кто-то еще шел по дороге от деревни к усадьбе, когда на крыльце появились князь и десятники. Негромкие разговоры во дворе затихли, и народ стал плотнее стягиваться к церкви. Вышли и все бойцы отряда, кроме дневальных, прихромал, опираясь на своих, раненый, пришли и кухонные девки, и конюх с помощниками. Какое-то время все выстраивались, оставив пятачок у дверей церкви свободным, а потом возле покойников зажгли свечи и Ефим начал заупокойную службу. Еще утром, когда они все готовили в церкви, он, волнуясь, попросил у Николая Федоровича его крест. Тот без вопросов дал, и сейчас он раскачивался в руке у Ефима, вместо кадила, которое, как помнил Седов (как любой, наверное, человек его возраста, он неоднократно бывал на похоронах, и даже сам принимал участие в их организации), должно было быть у священника, проводящего отпевание.

Голос у Ефима был звонкий, слышно было всем, пока он, обходя гроб Седмеца, читал молитвы. Николай Федорович особо не прислушивался, но знакомые обороты – «согрешения вольные и невольные… тебе славу воссылаем… ныне и присно и во веки веков», конечно, улавливал. Молитвы Ефим читал две, вторая была Седову совсем незнакома, а потом стал отпевать орденцев Олав, по латинскому обряду. Как понял Седов, это был переделанный даже не на немецкий, а на сочетание немецкого и местного языков вариант молитвы, Олав краснел, сбивался (Ефим ему негромко подсказывал), но дочитал. В руках у него при этом было распятие, оставшееся от патера. Он утром пытался было отказаться от этой чести, говоря, что в сан не введен, и вообще ничего не знает и недостоин, но, получив от Ефима ответ, что в сан введенных тут нет вообще никого, и что теперь, без отпевания хоронить?… – все же согласился. Народ на все это реагировал сдержанно, но как-то одобрительно, в нужных местах все крестились, а потом свечи погасили и убрали, и все пошли на погост. И вот тут по толпе прошелся некий шум – гроб с телом Седмеца подняли и понесли сам князь, Семен, Черный и Степан, а то что это, считай, новые набольшие – деревенские помнили еще с речи князя, да и слухи успели разойтись… И до кладбища (мимо церкви и по пологому спуску в небольшую лощинку, метров триста) они дважды менялись, уступая очередь бойцам из десятка Черного. На краю погоста, среди растущих кое-где кустов и небольших деревьев, выделялись на снегу черные холмики возле новых могил. Крестов, на удивление, на кладбище было очень мало, больше стояло простых, слегка отесанных деревянных столбиков. Какое-то время заняла расстановка тел и людей вокруг них, но вообще на кладбище все прошло очень быстро – князь сказал короткую речь, отметив то, что земной путь у всех людей заканчивается одинаково, и судить их ТАМ будут как надо и кому положено, а вот память о себе здесь они оставляют разную. Но даже враги достойны человеческого погребения, ну, а дальше будет, мол, видно – про кого помнят и как. Под рыдания вдовы, уже в голос, могилы стали закапывать, Седов с Ефимом, кинув по горсти земли Седмецу, заторопились в церковь, зажигать свет. Справились, и к тому моменту, когда с погоста потянулась основная часть людей, двери церкви были широко открыты, а сама она – ярко освещена внутри. Деревенские, заходя и проходя ближе к алтарю, впадали в ступор и издавали невнятные звуки, бойцы отряда, кто с утра не участвовал в оформлении, тоже замирали, распахнув глаза.

Все в церкви было, как прежде, разве что ширма в заалтарном пространстве не была расставлена и завешена покровами, как при службах патера. Но вот рядом с алтарем в особой подставке стояло знамя отряда, а перед ним.... Идея была очень простая, и потому вчера Семен все сразу понял из коротких пояснений старца. На невысокой, меньше метра высотой, подставке, с чуть наклоненной поверхностью (чтобы было лучше видно), лежала небрежно наброшенная (на самом деле, специально сложенная) орденская накидка, так, чтоб символы Ордена были видны. А к ней, тремя отдельными кусками, с помощью тонких, почти незаметных скоб был приделан меч, разломанный на три части – отдельно рукоять и два куска лезвия. Седов не знал, как их ломали, но лежали они не как в кино, ровным полотном, а были заметно перекручены, что только подчеркивало, что меч именно сломан. Он еще поблескивал хищной серой сталью боевого оружия, но был уже не опасен. И рядом со знаменем, и рядом с этой подставкой были размещены светильники, так, чтобы все это было видно в деталях. Простая композиция, но деревенские замирали, глядя на нее не то, как на ядовитую змею, не то, как на некое чудо.