Василий Панфилов - Университеты

Накал разговора понемногу снизился, и пошли обыденные совершенно разговоры о том, как мне понравился Париж, да как я нахожу буров, и как-то так незаметно мы и…

… сделали всю работу. Благо, вариант я выбрал достаточно эффектный, но весьма простой в исполнении, многажды просчитанный, а после и проверенный на плотной бумаге и картоне ещё в Африке. Но разумеется, в этом я не признаюсь.

– Вот и всё, господа, – говорю совершенно буднично, начиная собирать конструкцию из толстой проволоки и лепестков тончайшей меди. Полчаса работы, и скульптура, закреплённая над мастерской Ришаров, начинает вращаться.

Несколько фотографий…

… и я удалюсь по-английски, пока не затоптала собирающаяся толпа.

– Ёб твою мать! – вскинувшись на мокрой от пота постели, машинально ищу сигареты, и только потом вспоминаю, что бросил курить ещё в прошлой жизни.

– Звучит как, а? – невесёлая усмешечка сама лезет на лицо, и скинув на кресло тонкое байковое одеяло, влажное от пота, я встал у открытого окна, глядя на ночной Париж. Окна моего номера выходят в чистенький тихий проулочек, насквозь благопристойный и даже пожалуй, мещанский. Наверное. В другое время.

Всемирная Выставка внесла свои коррективы, и железные рыбины поездов ежечасно мечут людскую икру. Тысячи туристов прибывают каждый час, и все почти жаждут увидеть Париж. Настоящий… что в понимании большинства означает – пропитанный пороками.

Почтенные буржуа из европейской глубинки, благонамеренные и робкие, не смеющие даже в борделе мечтать о чем-нибудь этаком, прибыв в столицу Европы, пускаются порой во все тяжкие. Отрываются за все годы ханжеского воздержания, подчас переходя все границы.

Высунувшись в окно, не без интереса понаблюдал при свете тусклого уличного фонаря за стараниями немолодого месье, с ревматическими стонами охаживающего кокотку. Захотелось созорничать, и уже придумал было, как буду его подбадривать, как понял с немалым конфузом, что дама-то – из приличных. Знакомая притом. Ну… все мы люди.

Отмокая под прохладным душем, вспомнил сценку и понял, что давненько у меня не было… да собственно, почему бы и не да? Фира ещё совсем ребёнок, а у меня… хм, надо бы найти кого-нибудь для утех плотских, пока руки не стёр.

После, напившись воды, снова лёг спать, не накрываясь уже одеялом. И пожелал мысленно, чтобы сон – просто сном был, пусть даже и сотню раз бестолковым.

Слов нет, как забодала эта военно-морская ебень! Стократно уже парировал во сне удар штыка или сабли, и ведь понимаю иногда, что – сон! Но кажется, что если не парирую, не увернусь, то и не проснусь… так-то.

– Ничо, – срывающимся голосом подбодрил сам себя справный мужик Серафим, – и не такое…

Показывая пример молодым, он ступил на шаткую доску, и пересёк её, подобно гордому льву – на четвереньках.

– Давай, радимыя! – подбодрил он мужиков уже на той стороне, – Не робей! Сверзишься, так в воду, а тама, глядишь, и подберут! Я чай, не утопнешь!

– Да зачем енто, Серафимушка?! – заскулил земляк, – Всю жизнь на землице плотно стояли, на ногах…

– Никшни! Я тебе, Семён, покудова мы на курсах, так господин сержант, внял!? А насчёт зачем, так енто поумней тебя люди придумывали, сам Егор Кузьмич, так-то!

– Ну раз сам… – прерывисто вздохнул Семён, и встав на четвереньки, шустро прополз по доске, не переча авторитету земляка и благодетеля.

– Ф-фух… – шумно выдохнул он на той стороне площадки, отжимая разом взмокшую бороду, – мы када на желтовских в позатом годе втроём нарвались, и то не так страшно было!

– Как жа, помню… да мне зубы-то не заговаривай! – спохватился Серафим, – Давай-ка вниз!

Выдохнув несколько раз, Семён поправил винтовку и ранец, после чего принялся аккуратно сползать с площадки, нащупывая ногой перекладины. Распластавшись на досках всем телом, он медлил, опасаясь сверзится вниз, и потому даже не спускался, а скорее сползал огромной милитаризованной медузой. Вцепившись наконец в перекладину руками, мужик шумно выдохнул, и пополз вниз уже шустрее, без прежней опаски.

– Давай, радимыя! – подбадривал тем временем Серафим своих подопечных, – Устин! Я те устрою… живо давай! Если мне за тобой придётся взад переходить, я-то перейду, а ты у меня перебежишь! Ну!

Спровадив наконец последнего вниз, и готовый в любой момент подхватить того за шиворот, он наконец и сам спустился, тихохонько матеряся под нос.

– Да ёб твою… прости, Господи! Сам же… ф-фу…

Спустившись, Серафим отряхнулся без нужды, желая скорее потянуть время для восстановления душевного равновесия, и тут же зорко прищурился. Он не столько искал недостатки, сколько пужал мужиков – дескать, бдю!

– Ну, християне, за мной! – и потрусил вперёд, показывая пример. Бег по полю, изрытому ямами и яминами, он так и ничево, привышен. Тута главное што? В оба-два глядеть под ноги да по сторонам, да понимание иметь, куда ступать! Чай, не горожане, непривышные к бездорожью да буеракам.

– Давай… – отстал он, ловя хвост жидкой, тяжело пыхтящей колонны, – Устин! Да ёб твою мать! Черепахер на сносях, прости Господи!

Запыхтев махорошно, Устин прибавил шагу, потому как за господином сержантом не пропадёт! Руки не распускает, этова нет, а придумать такое могёт, што лучше бы и в морду!

Перед препятствиями остановились, поджидая прочих и переводя дух. Опосля, под смешки, начали перелазать разными способами – то в одиночку, а то и цельным гуртом, помогая друг дружке.

Показав несколько раз как надо, Серафим взгромоздился на забор, откуда взялся подбадривать мужиков, устроившись со всеми удобствами.

– Фёдор! Ну итить… ты што, за яблоками в чужой сад никогда не лазал? Чисто кобель на заборе раскорячился! Ты што там, яишницей за кирпичи зацепился?

– Вы погодите! – загрозился Серафим мужикам, спрыгивая с кирпичного забора назад, – Это ведь так, прогулка! Променед! Для пущего понимания процессу, так-то, православныя!

– В бога душу мать такую прогулку! – забожился один из мужиков, нервенно поправляя винтовку, – Это ж какого такого овоща над добрым людом издеваются?!

– Никшни! – Серафим возник рядом совершенно озверелый, – Над тобой, скотина, не издевается никто, а уму-разму учит! Тебя из Расеи вытащили, поют-кормют как не в себя, да ещё землицей грозятся одарить лет через несколько. Назад захотел?!

– Дык ты не серчай… не серчайте, господин сержант! – не на шутку струхнул мужик, проникнувшийся уже сытым патриотизмом Русских Кантонов, – Это так, в сердцах…

– Тьфу ты! – сплюнул наземь справный мужик из Сенцово, – ну што ты будешь делать? Олухи царя небеснова! Вы думаете што, за-ради дурости чей-то стараемся? Шалишь!

– Всё… всё на собственной шкуре испытано! – для убедительности сержант похлопал себя по мосластому загривку, – Всё пользительно, ну ничевошеньки тута лишнево нетути! Вы што думаете, на поле боя по шоссе ходить будите, да с развальцей и руки в кармана́х? Ха! Всё больше по буеракам и овражинам, да то бегом, а то и брюхе! Змеями исхитрялись, по нескольку вёрст порой ползали. Пуза стирали так, што мало не чешуя змеиная выросла!