Диана Курамшина - Туман

Обильный стол не давал большого времени на разговоры, каждый старался воздать должное вкуснейшим блюдам. Женщины же, с интересом всё больше бросали взгляды в мою сторону. Чаепитие – вот время моих будущих мучений.

Благо, дамское общество слишком жаждало моих рассказов о последней моде, а не о трудностях поездки, поэтому я спокойно дала увести себя в чайную, пока мужчины оставались курить в столовой. Мне кажется, даже следователи Третьего отделения так не допрашивают виновных (хотя какое Третье отделение, пока его ещё нет, это настоящие адепты Тайной Канцелярии), учитывая с какой страстью меня разрывали вопросами «милые» особы. Материалы, фасоны, цвета, кружева, шляпки… расспросам не было конца и края. Предпочитая отделаться малой кровью, по «просьбам» мучительниц принесли уже очищенные жилет и цилиндр, в которых я прибыла в поместье. Я даже испугалась, что до конца вечера части моего гардероба просто не доживут, видя с каким энтузиазмом их исследовали эти фурии. Никогда так не радовалась приходу мужчин, надеясь, что моя осада хоть немного стихнет.

Заметив мой умоляющий взгляд, Екатерина Петровна разогнала этот «осадный полк в юбках», поручив мне разливать чай, а Мария была направлена к фортепиано, услаждать наш слух. «Бабушка» села рядом со мной, не давая кумушкам вернуться к расспросам, и вот тут наступило блаженное спокойствие.

Не знала, что Мария так хорошо музицирует. Помню, в основном это любил делать дедушка. Гувернантка и меня учила, но большого успеха на этом поприще не добилась. Я, конечно, могла исполнить что-то не очень сложное, но с услышанным сейчас, это бы никак не сравнилось. Интересно, бабушка уже рисует? Пока её любимых акварелей нигде не видела. Но я была всего в нескольких комнатах, вероятно, они пока украшают только её покои.

Общество распалось на мелкие группки по интересам. Несколько дам присело за ломберным столиком для игры в преферанс. Большая часть собралась вокруг Марии, которая чередовала музыку с чьей-то декламацией.

Местному обществу я, должно быть, показалась очень скучной. Не обсуждала с ними литературу и музыку, ничего не декламировала, и о ужас, не могла ничего поведать из великосветских сплетен. После «терзаний о моде» я вообще постаралась от Екатерины Петровны не отходить и старательно отмалчивалась. И тут всё было до банального просто… мой любимый Пушкин, ещё только лицеист, Тютчеву лет семь, Жадовская и Лермонтов даже не родились, а Крылов и Державин не были моими любимцами. Вот и приходилось прятаться в тени «бабушки», ссылаясь на усталость. Её даже не приходилось имитировать, вчера был довольно нервный вечер, а сегодняшний день по насыщенности затмил и его.

Парочка молодых дам пыталась уговорить нескольких отдельно кучковавшихся мужчин на игру в фанты. Те, как я заметила, соглашаться не желали, и бросали на своих, явно жен, такие уничижительные взгляды!..

Хотя… может прочесть им Анну Бунину?

При следующем перерыве в бабушкином музицировании я подошла к роялю и прочла, глядя на эту группку:

Сестрица-душенька, какая радость нам!

Ты стихотворица! на оды, притчи, сказки

Различны у тебя готовы краски,

И верно, ближе ты по сердцу к похвалам.

Мужчины ж, милая… Ах, боже упаси!

Язык – как острый нож!

В Париже, в Лондоне, – не только на Руси, –

Везде равны! заладят то ж да то ж:

Одни ругательства, – и все страдают дамы!

Ждем мадригалов мы, – читаем эпиграммы.

На этом я остановилась, показывая, что закончила. Так могло оказаться, что любой рассказанный мною стих, был пока не написан. И возникнут ненужные вопросы о том, откуда я его знаю, приехав из-за границы, если о нем еще не известно здесь. Осознание этого меня удержало от продолжения.

Мужчины с удивлением проводили меня взглядом, когда я вернулась под крыло к «бабушке» и сделала вид, что моей эскапады вообще не было и им всё это послышалось. Екатерина Петровна посмотрела на меня, но только молча покачала головой, выказывая неодобрение такому моему поступку.

После этого я не стала вступать в разговоры гостей, хотя обычно поговорить я люблю, и как утверждает папá, «вступаю в полемику» даже тогда, когда не нужно. Но боюсь, общество не оценило бы мою любовь и увлеченность медициной, займись я просветительскими разговорами. А ведь это именно то, чему я уделяла всё своё внимание последние несколько лет.

Начни я в салоне пропаганду гигиены и санитарии по исследованиям Пастера, то вызвала бы только всеобщий смех. Про опасную возможность подхватить какую-либо инфекцию тут ещё до сих пор не подозревали.

Может поведать им занимательную история доктора Земмельвейса 18 18 Игнац Филипп Земмельвейс (1818-1865) – венгерский врач-акушер, профессор, получивший прозвище «спаситель матерей» за обнаружение причин родильной горячки. Один из основоположников асептики, внедрил в медицине практику мытья рук и инструментов хлорной водой. Вошёл в историю как выдающийся хирург-гинеколог, провёл первую в Венгрии операцию на яичниках и второе кесарево сечение. В 1865 году сорокасемилетнего Земмельвейса без его согласия, обманом госпитализировали в психиатрическую лечебницу, где через две недели он умер от побоев, нанесённых ему сотрудниками клиники. ?

Этот великолепный акушер, был уверен, что именно инфекции приводят к высокой смертности рожениц. От такой, чисто «женской» болезни, как родильная горячка, умер его лучший друг после того, как вскрыл труп умершей роженицы. Все симптомы были идентичны, а путь заражения банален, он просто порезался при вскрытии.

Однако свою гипотезу инфекции доктор всё-таки подтвердил практикой, в бытность своего руководства в Венской больнице, когда ввёл принудительное мытьё рук для врачей и обработку используемых инструментов в растворе хлорной извести.

Эти меры раздражали персонал, многие жаловались и даже пытались не соблюдать. Но тогда над кроватью каждой роженицы стали вешать табличку с именами врачей и студентов, которые с ней работали, если происходила трагедия, сразу обнаруживались ответственные за смерть пациентки. Их манипуляции с мытьем стали строго отслеживать и статистика доказала его правоту. С введением этих жёстких мер, женская смертность от родов в данной клинике упала с двадцати процентов до одного.

В Будапеште же история доктора была ещё интереснее. Внедрив и тут, при переводе на новое место работы, практику мытья рук и инструментов, доктор Земмельвейс не получил вообще никакого положительного результата, что его порядком изумило. Он стал исследовать больничные палаты, стараясь найти источник инфекций и выяснил, что ради сокращения расходов больница пользовалась услугами самой дешёвой прачечной. Оказалось, что грязное бельё просто возвращали нестиранным на следующий день. Тогда доктор просто купил новое бельё за свои деньги, и с изумлением получил результат в ноль четыре процента. Этот случай осветили в Венском медицинском еженедельнике, который выписывал мой дядюшка.