Диана Виньковецкая - Обнимаю туман. Встречи с Кузьминским

В шестидесятых–семидесятых годах Костя Кузьминский был центральной фигурой ленинградского подполья, играл видную роль в неофициальном советском искусстве и внёс вклад в его спасение, составив в Америке восьмитомную антологию «Голубая лагуна», или «По ту сторону официальности.» В те годы молодое поколение жило в обострённом отношении ко всему советскому, стандартному, и любое проявление чего‑то «оригинального» — открытие часто всему миру известных истин, изобретение давно изобретённого велосипеда воспринималось как что‑то сверхъестественное, гипнотическое и обаятельное. Всё было за новость. И если поэт был против официальных стандартов, эстаблишмента, то почти автоматически ощущал себя правым и начинал считать себя гением. В Ленинграде появилось столько подпольных гениев–поэтов, что «распространилась эпидемия гениальности, микробы которой были занесены ещё Хармсом и Введенским» — шутил писатель Давид Дар.

(Многие гении выбрали для себя уже проверенный другими гениями жанр — поэзию.)

Впервые встретившись с «подпольными гениями», мои воображаемые представления о необыкновенным мире поэтов, художников, богемы были поколеблены. Вместо изысканных красивых эстетов, созданных в моём воображении литературой, я увидела зацикленных на себе личностей с манией величия, лохматых, шепелявых, полупьяных, и даже таких, которых нельзя было назвать в полном смысле здоровыми. Я описала свой первый визит в ленинградскую богему в эссе «Единицы времени». Конечно, в подпольной богеме было много самых различных индивидуумов, которых объединяла общая ненависть к советской власти, одному вездесущему врагу, и со временем каждый из них пошёл своим путём, тяжёлым и извилистым, в поисках себя, своей собственной реализации. Несмотря на смешные и нелепые проявления, подпольный авангард шестидесятых был уникальным явлением в истории русского искусства — у него несомненно есть немалые заслуги в том, что в России прервалась тираническая диктатура, и даже, как скажет Бродский в своей Нобелевской речи, «это поколение имеет заслуги перед мировой культурой». Преувеличение? В год произнесения этих слов, полагала, что Иосиф несколько приукрасил своё поколение, но чем больше думаю об этом сейчас, тем больше убеждаюсь, что так оно и есть.

Имя Кузьминского, экстравагантного поэта, я слышала и знала по легендам и слухам, до знакомства с моим мужем Яковом Виньковецким — принадлежавшим к кругу художественной богемы — даже была на вечере в доме кино, где Кузьминский выступал в группе поэтов. В тот вечер Кузьминский прочитал один из милых своих стихов: «обними её плечи туман… обними, как я обнимал ".

Позже Кузьминский провозгласил в поэзии первичность звука и развивал теорию «звукового стихописания», это было новым экспериментальным и вдохновляющим. Он стал испытывать экстаз только от немыслимых словосочетаний, и просто «туман» его уже не устраивал и не вдохновлял. Забегая вперёд, скажу, что в его антологии «Голубая лагуна» этого стиха я не нашла, все места заняли строфы со внесмысловой ритмикой. Конечно, рифмы и ритмы затрагивают человеческие эмоции «дыр… быр… шир…», но где содержание? И одни звуки часто оборачиваются катастрофой для содержания.

Поэзию Кузьминский обожал. Встречали ли вы поэта, которому бы нравились стихи поэтов–приятелей? Кузьминский восхищался чужими стихами и читал их наизусть.

Вокруг Кузьминского был целый круг молодых поэтов, кого он считал своими учениками. Поэты попадали в орбиту Кузьминского не только из‑за общего неприятия власти, но и за его поддержку их творческих начинаний, за то, что он вселял и лелеял в них надежду — не нарушал их мечты, а вдохновлял. Для Кузьминского «выращивание» поэтов было формой его литературной деятельности.

Кузьминский собирал и распространял стихи Бродского, Бобышева, Уфлянда, Охапкина и многих других. Это из его «собрания» стихи Бродского и Бобышева попали в фельетон «Окололитературный трутень», с которого началась травля Иосифа, но об этом будет чуть позже. Кузьминский был одним из первых «издателей», если можно так сказать, Иосифа Бродского, он собрал полного Бродского на декабрь 62 года и через свои иностранные знакомства, в частности, через американскую писательницу Сюзан Масси, с которой познакомился, когда работал экскурсоводом в Павловском дворце, стихи двинулись на Запад. Там появилась первая поэтическая антология подпольного авангарда. Сюзан Масси после этой публикации перестали пускать в Союз.

Круг интересов Кузьминского не ограничивался только поэзией, в своей «артистической норе» он устраивал поэтические чтения, обсуждения и даже выставки подпольных художников с названиями «22», «Под парашютом», «Не в ногу».

В предыстории создания знаменитой выставки во Дворце культуры им. Газа в Ленинграде (декабрь 74) Кузьминский был одним из главных вдохновителей. Более сорока художников подпольного авангарда участвовало в выставке и почти все выставлявшиеся художники были друзьями или знакомыми Кузьминского.

На открытии этой выставки я мельком видела Кузьминского около картин моего мужа Якова Виньковецкого, художника–абстракциониста, но постеснялась подойти и познакомиться — ему было не до знакомств. Круг интересов Якова не ограничивался только научной геологической работой, он рисовал картины, писал философские статьи о теории живописи, об эволюции природы, и среди подпольной богемы пользовался большим авторитетом. Авторитет Якова был таким значительным, что учитель и наставник творческой молодёжи, господин Кузьминский сам приехал к нам на Гражданку, где мы тогда жили. Это был редкий случай, обычно все посещали его в «артистичной норе», вход в которую был под вывеской «парикмахерская». Первые буквы «парикма» исчезли (или их затёрли свободные художники), остались только последние буквы и, естественно, «артистическую нору» Кузьминского стали называть «под хером».

Открывается дверь, и вижу появившегося Кузьминского. Высокий, красивый, с бородой, одет в кожаные штаны, в шляпе, с декоративным крестом на груди и палкой. Декадент. Ты с порога знаешь, с кем имеешь дело, всё говорит об этом. Взглянул на меня плутовскими глазами. Я засмеялась, многие свободные художники меня смешили, ну как не посмеяться над их артистизмом, над их изысканным одурачиванием окружающих. Некоторые обижались на мой смех, другие снисходительно улыбались, думали — дурочка, Кузьминский же сразу догадался в чём дело. Снимок, сделанный в тот день, остановленное мгновенье нашей встречи, этот моментальный кадр отражает, как я и Кузьминский смотрим друг на друга. Его хитрый, прищуренный, игривый взгляд встречается с моим, ещё более хитрым и ироничным. Кто кого перехитрил? Эту фотографию Костя поместил в свою антологию «Голубая лагуна», кажется, единственную, где он «с бабой», («баб не будет» — было его желание), хотя я никакого отношения не имела ни к поэзии, ни к его эротическим интересам.