Александр Михайловский - Миротворцы

Андрей Желябов терпеливо писал послание солдатиков из далекого Константинополя. В них российские воины, помимо обычных поклонов всей родне, рассказывали о далекой стране Болгарии, о ее жителях, которые перенесли ужасные страдания от «безбожных агарян», и о чудесных докторах, которые спасли их от смерти. Часто после того, как послание было написано, начинался разговор о жизни, о нелегком крестьянском труде, о родных селах, куда раненые надеялись вернуться после войны, конец которой уже был виден.

А сегодня я и сам поговорил с Андреем Желябовым. Раненых в этот день было мало, наверное, на фронте вчера наступило затишье. Выкроив часок, я решил посидеть в садике у госпиталя, делая эскизы выздоравливающих, неловко ковыляющих на костылях по дорожкам бывшего сада турецкого султана. В этот самый момент ко мне и подошел Желябов.

– Все рисуете, Василий Василевич? – спросил он меня.

– Рисую, Андрей Иванович, – ответил я, – каждый делает то, что может принести пользу людям. Вы вот тоже помогаете этим несчастным, и может быть, благодаря вам кое-кто из них остался в живых.

– Я как-то не подумал об этом, – растерянно произнес Желябов, – а ведь мне всегда казалось, что помощь людям, народу, заключается в несколько другом. Боже мой, как я заблуждался всего несколько месяцев назад! Как мало я знал народ, хотя и родился в семье крепостного, но родители мои были дворовыми, а не крестьянами, которые изо дня в день работали в поле. Мы пошли «в народ», но опять-таки так и не поняли ничего. И лишь здесь, в госпитале, повседневно общаясь с мужиками, по приказу царя надевшими солдатские мундиры, я стал их немного понимать. И получается, что все наша работа, все труды, все жертвы, были абсолютно бесполезны. Не хотят мужики бунтовать! Да и сам бунт – бессмыслен! Жаль, что это я понял лишь сейчас…

– Андрей Иванович, – сказал я, – вы правы, несправедливостей в мире много. Но бороться с ними посредством бунта – это как тушить пожар керосином; бунт способен лишь умножить число несправедливостей. Вспомните, что натворили французы со своей Великой Революцией. Свобода, Равенство, Братство. А чем все кончилось? Гильотинами на площадях. Вандеей. Гекатомбами трупов вершителей справедливости и их противников. Революционный задор вылился в желание завоевать мир, и взбесившуюся Марианну пришлось останавливать уже русскому солдату под Смоленском, Бородином и у Малоярославца. Будьте осторожны, Андрей Иванович, ибо благими намерениями устлана дорога в ад. Может быть, вам лучше попытаться разобраться с жизненным укладом югороссов? Ведь это тоже русские люди, но в то же время они совсем другие. Я, может быть, чего-то не понимаю в социальных теориях, но как художник внутренне чувствую, что общество их построено на совершенно иных принципах, чем Российская империя. Андрей Иванович, попытайтесь вникнуть в их мироустройство. Может, это подскажет вам путь построения такого же общества и у нас в России…

– Хорошо, Василий Васильевич, спасибо за совет, пожалуй, я так и поступлю, – ответил Желябов.

В небе опять раздался гул вертолета. Похоже, в госпиталь привезли очередную партию раненых. Последнее время среди раненых стали попадаться болгары, извлеченные русскими солдатами из турецких застенков, а также потерянные, оставшиеся без родителей дети-сироты. Война продолжалась…

Желябов с кряхтением поднялся со скамейки и походкой усталого человека побрел к госпитальным палаткам, над одной из которых развевался флаг Красного креста…

27 (15) июля 1877 года, Утро, Болгария, София.

Полковник ГРУ Вячеслав Бережной.

София медленно приходила в себя после вчерашней эйфории освобождения. Такое же невнятное тяжелое похмелье обычно бывает на следующее утро после праздника, когда выпито все вино, сказаны все тосты, разбита вся посуда и лица. Вчера тоже сначала русские и болгары вместе тушили пожары (причем русских солдат в городе оказалось как бы не больше, чем местных жителей), потом на улицах зазвучала музыка, появились бутыли с ракией и вином, вспыхнули высоченные костры, разожженные из брошенных турками поломанных повозок, и начались стихийные народные гуляния.

Со всей своей балканской бесшабашностью София праздновала день своего освобождения. И вместе с жителями веселилась русская гвардия: семеновцы, преображенцы, павловцы, гренадеры пешие и гренадеры конные, драгуны, уланы, казаки. Лейб-гвардии казачий полк, после того, как город был освобожден, не удержался от соблазна и в полном соответствии с марксистским лозунгом «грабь награбленное», бросился в погоню за удирающими в Македонию обозами черкесов. Уже в потемках они вернулись, хвастаясь трофеями – узлами разнообразнейшего хабара и молоденькими девицами. В этот наивный век повального натурализма никого не интересовали мальчики или юноши, все интересовались только и исключительно девицами. Но бог с ними, с казаками. Такими они были, такими и останутся. Недаром их пословица гласит: «Что с бою взято, то свято». А на войне, как известно, как на войне, и черкесы совсем не те люди, по которым стоит плакать, особенно когда еще не остыли тела последних замученных ими болгар.

Утро после душной буйной ночи встретило нас прохладой, чириканьем птиц и неистребимым запахом гари и мертвечины. Начинался новый день – первый день новой жизни, когда, оплакав и похоронив погибших, болгары должны приступить к строительству новой жизни. В этой новой жизни не должно быть места Берлинскому конгрессу, прогерманской политической ориентации Болгарии и ее войнам с православными, и тем более славянскими соседями. Иначе все труды Югороссии пропадут зря, и все вернется на круги своя.

Об этом (и не только) я, полковник ГРУ Бережной, собираюсь этим утром серьезно поговорить с будущим Государем-Императором Александром III. Проделав несколько энергичных упражнений, чтобы разогнать кровь, я уселся в позу лотоса и погрузился в размышления. Много хорошего сделал царь-батюшка за двенадцать лет своего правления, но и немало дурного тоже. Одно «подмораживание» России чего стоит. Загнали все проблемы вглубь, и получили в ответ такое, что и на голову не налезло. Четверть века без войн вымыли из состава русской армии и флота офицеров с боевым опытом, заменив их паркетными шаркунами. Прекрасный лейтенант или поручик через тридцать лет может оказаться совершенно негодным адмиралом или генералом. Рожественский и Куропаткин, будучи младшими офицерами, совершенно честно, собственной кровью и отвагой заработали свои боевые ордена. Но это ничуть не прибавило им ни способностей управлять людьми, ни тактических и стратегических талантов. Как говорили свое время про Тухачевского: поручиком был, и, даже став маршалом, все равно остался поручиком.