Марк Рабинович - Казус Белли

– Кто это был? – спросил он.

Признаться честно, то был не самый подходящий вопрос в данный момент, но никакой другой он просто не смог бы сформулировать.

– Говнюки это были! – прохрипел водитель – Дорвались до стволов и палят теперь во все, что движется.

– А откуда у них пулемет? – вопросы из него по-прежнему выскакивали самые несуразные, не иначе как – от волнения.

– Какой еще тебе пулемет? – возмутился водитель – Ты что, глухой? Ведь до боли же знакомый звук. Я "калаш" всегда по звуку узнаю. Постой, ты что, не служил?

Всеволод отрицательно помотал головой и пробормотал: "Нет". Он хотел добавить, что закончил курсы Осоавиахима и не раз стрелял из трехлинейки, но ни о каком "калаше" слыхом не слыхивал.

– Извините, а вы кто? – неожиданно спросила женщина.

Этот вопрос застал его врасплох. Действительно, кто же он? Назвать свою фамилию? Это несложно. А вот какой эпитет к ней добавить? Комсомолец Ланецкий, инженер Ланецкий или заключенный Ланецкий? Из комсомола его вычистили, с работы уволили, а из заключения он бежал. Так что ничто из перечисленного не годилось.

– Меня зовут Сева, Всеволод – ответил он, лихорадочно думая, что бы еще сказать, но женщина сама ему помогла.

– А я Марина. Мы из Александровки, бежим от бомбежек. Вы сами откуда? Местный? Я смотрю, вы так, в чем были и бежите.

Он судорожно кивнул. Под телогрейкой у него был вполне приличный светло-бежевый свитер ангорской шерсти, купленный им в автолавке. Фургон приезжал в их шарагу дважды в месяц и от щедрот НКВД перепадало достаточно, чтобы скромно приодеться. Ботинки на нем тоже были почти новые, а вот серую вязаную шапку верблюжей шерсти ему прислала мать в передаче. Брюки, правда, подкачали. Это были рабочие брюки с пятнами солидола и смазки. Обмотки тоже выглядели не слишком прилично, но выбора не было, так как все носки он давно порвал, а новых не завозили уже давно.

– Вас бомбили? – продолжала допытываться женщина.

– Один раз – сказал он наугад, лишь бы только хоть что-нибудь сказать.

Вряд ли это удовлетворило женщину, но в этот момент у нее на коленях заворочался спящий ребенок и она сразу забыла о подозрительном попутчике. Минут двадцать загадочный автомобиль двигался в полном молчании, если не считать фантастически тихого звука работающего мотора. Внезапно, машина начала тормозить. Но это не было резкое торможение перед внезапным препятствием, когда визжат тормоза и приседают подвески. Нет, то было осторожное снижение скорости опытным водителем, который увидел впереди нечто непонятное и не знает, что предпринять.

– Блин! – непонятно произнес водитель – Все, приехали! Здравствуй, бабушка!

Было совершенно неясно, какое отношение имеет бабушка водителя к происходящему, но его беспокойство легко можно было понять. Дорогу перегораживала невысокая баррикада из дощатых щитов, щедро обвитых колючей проволокой.

– Опять блокпост. Кто на этот раз? – нервно спросила женщина.

– Это ж укропы! – произнес голос с правого переднего сиденья – Ты что, не видишь, мама?

Оттуда, повернув голову смотрел подросток лет семнадцати, в очках со странной оправой.

– А ну-ка, быстренько, забыл это слово! – нервно потребовал водитель – Ты теперь тоже жовто-блакитный! Если, конечно, жить хочешь. Верно, мать?

Сидящая рядом со Всеволодом женщина молча кивнула. Только тут он заметил, как она странно одета, На ней был короткий приталенный реглан из совершенно непонятного и удивительно гладкого материала, да к тому же и на молнии. Одежду на молнии Всеволод видел только один раз, когда к ним в шарагу приезжал молодой инженер из Куйбышева – пижон и задавака. Но на том был летный реглан темно-коричневой кожи, а эта куртка была небесно-голубой. Ну не ходят нормальные люди в одежде такого цвета. Ниже реглана на даме были брюки. Но какие! Ему приходилось видеть и бесформенные рабочие штаны подсобниц и широкие брюки на Марлен Дитрих в немецких фильмах. Эти же брюки были в обтяжку и какого-то темно-синего цвета. Обувь странной формы и вообще была трехцветной, ярких тонов, слегка приглушенных налипшими пятнышками глины. Все это великолепие, и удивительная одежда, и странная обувь, вызывали, почему-то, мысли о цирке и разноцветных клоунах. Но ленинградский цирк и яркие краски остались где-то там, далеко-предалеко, за мрачным монохромом заснеженных лагерей и блеклыми цветами их шараги под Тихвином. Впрочем, задумываться об этом было некогда, потому что от баррикады, которую почему-то называли блокпостом, к ним уже шли вооруженные люди.

Их было трое и одеты они тоже были странно. На двоих были бесформенные пятнистые куртки, мешковатые и столь же пятнистые штаны, заправленные в высокие ботинки. На форму это было не слишком похоже и лишь круглые каски на головах выдавали в них военных. Ну и, разумеется, оружие. У первого косо вниз с ремня свисал карабин, подобный тем, которыми размахивали "говнюки" в грузовичке. У второго также косо висело поперек груди нечто громоздкое, что, скорее всего, было ручным пулеметом. Длинный ствол этого чудовища почти что касался земли. Вдобавок ко всему, у обоих из-под курток виднелись заткнутые за пояс огромные пистолеты без кобуры. Третий был одет иначе. Такая же пятнистая одежда на нем более напоминала китель, что подчеркивала портупея с командирским планшетом. Его оружие висело наискосок через грудь, также как и у первых двоих, но было совсем уж несуразным: черным, коротким и массивным, с тонким стволом. На ногах третьего, вероятно командира, красовались светло-коричневые башмаки с высокой шнуровкой, в которые были заправлены брюки, тоже пятнистые, но поаккуратнее, чем у первых двух. Эту картину дополнял совершенно опереточный берет темно-малинового цвета, сдвинутый на ухо. Как пестротой одежды, так и разнообразием вооружений, эта троица больше всего напоминала отряд "зеленых" времен Гражданской.

На рукавах у всех троих были нашиты крупные, бросающиеся в глаза, нашивки желто-голубого цвета. Таких же цветов флаг на коротком древке провис над баррикадой – ветра не было.

Не может быть! Неужели петлюровцы? Куда это меня занесло? Наверное, он думал вслух, потому что водитель снова зашипел:

– Заткнись, гнида! Какие тебе "петлюровцы"? Погубить нас хочешь?

– Извините… – пробормотал он.

А ведь ему уже приходилось видеть такие флаги… Было ему тогда всего семь лет. Многое исчезло, испарилось, улетучилось из его избирательной памяти. Многое другое, однако, он помнил, и помнил с такой фантастической точностью, как будто это происходило вчера. Был тогда такой-же сентябрь, как и в этом таинственном месте, но только то был сентябрь 18-го года, второго года Революции и первого года Гражданской. Мама, отчаявшись прокормиться и растеряв в войнах и революциях всех родных, повезла его из голодного Петрограда в сытный Казатин, где жил дед Панас, ее свекор. Дорогу он не запомнил, лишь осталось ощущение постоянного холода и боли в подведенном от недоедания животе. Уже потом, через многие годы, он восхищался героизмом матери, провезшей его в одиночку через многочисленные заслоны, границы и охваченные войной территории. Принял их дед неласково, но все же приютил в своем домике на окраине, в котором, кроме самого деда, жила свекровь – баба Катя, и незамужняя дочь стариков – горбатая и подслеповатая Ганна. Дед продолжал работать смазчиком на железной дороге, получал то зарплату, то паек от все время меняющихся властей, и поэтому семья не бедствовала. Да, он был неласков, но не жаден, поэтому они с матерью больше не голодали. Помогал им и обширный огород за домом, где росли, в основном, картофель и свекла, поэтому неудивительно, что его первые слова на украинском были "бульба" и "буряки". А уже через пару месяцев он свободно общался с соседскими мальчишками, выслушивая ехидные замечания насчет "кацапского говора". Потом, значительно позже, вернувшись в Петроград, он долго не мог избавиться от фрикативного "Г" и выслушивал по этому поводу такие же ехидные замечания.