Виктор Тюрин - 1918 год: Расстрелянное лето

«На дрова, что ли, растаскали», – предположил я, осторожно выглядывая из-за угла избы. Часовой был. Точно, как дед сказал. Сейчас он сидел на лавочке, рядом с открытой дверью, из которой, как и из открытого окна, доносилось хоровое пение комендантской команды. Винтовка стояла рядом с бойцом, прислоненная к стене. В одной руке часового была половина ломтя хлеба, а в другой вареное яйцо. Ел красноармеец аккуратно, попеременно откусывая, а затем тщательно пережевывал еду. Он так углубился в этот процесс, что, похоже, ничего и никого не замечал. После того как он закончил есть, вытер руки о гимнастерку, взял винтовку и вошел в избу. Спустя минуту пьяные комендантские парни дружно прогорланили последний куплет песни, затем кто-то пьяно заорал:

– За революцию, братва!!

Братва подхватила тост дружным криком «ур-ра!!».

Следом послышалось звяканье стаканов. Потом, кто-то воскликнул:

– Ух, забористая!

Несколько минут длилось молчание, видно товарищи закусывали, затем, несколько неожиданно для меня, начался спор на политические темы. Часовой снова вышел из избы, опять что-то жуя. Дожевав, постоял несколько минут, потом снова прислонил винтовку к стене и направился в нашу сторону. Завернул за угол… Так как с перебитыми шейными позвонками люди долго не живут, вот и он не стал исключением. Спустя пять минут сквозь пьяный спор пробился чей-то командный голос:

– Петро! Ты хде?! А ну ходь сюды!

Так как часовой не отозвался на приказ начальства, то оно само за ним явилось, в лице коменданта или его помощника, так как на поясе у него болталась желтая кобура с револьвером и немецкий штык-нож. Его жизнь, как и у часового, закончилась там же, за углом избы, в лопухах. Примерив к руке штык-нож, я решил, что пришла пора действовать. Осторожно, чуть ли не на четвереньках, прокрался под окном, встал у двери. Прислушался. Снова звякнуло и забулькало. Шел процесс разлива сивухи по стаканам. Когда глухой стук возвестил, что пьяная компания поставила стаканы на стол, я в ту же секунду перешагнул через порог. В комнате стояла ядреная смесь из запаха пота, табака и плохого, неочищенного самогона. В глаза сразу бросалась беленая печь, занимавшая почти треть избы, и прислоненный к ней ухват. За столом, где стояла ополовиненная бутыль с мутной жидкостью и немного закуски, сидело четверо. Матрос в тельняшке и в бескозырке с надписью «Громовержец» в этот самый момент громко и самозабвенно начал вещать о победе пролетариата над мировой буржуазией, при этом не забывал с силой махать в воздухе сжатым жилистым кулаком, словно молотком гвозди вколачивал. Трое его подчиненных, тараща пьяные глаза, внимали своему начальнику с большим вниманием. В первые несколько секунд на меня никто даже не обратил внимания, но только они начали поднимать на меня глаза, как нож уже сидел в шее сидящего ближе всех ко мне солдата. Резкий взмах рукой, и на голову второго красноармейца обрушилась рукоять револьвера. В следующую секунду нога с размаху ударила по табурету, на котором сидел матрос, и тот со всей дури грохнулся на пол, а на последнего солдата я просто направил ствол, после чего тот, с выпученными от удивления и страха глазами, быстро поднял руки. Спустя несколько секунд в комнату вбежал подполковник, который, с ходу сообразил, что ему надо делать. Сначала он врезал по голове прикладом матросику, который был настолько ошеломлен и пьян, что даже не пытался подняться, а только тупо таращил на нас глаза, лежа на полу. Комендант не успел еще закатить глаза, как Донской подскочил к солдату и сбил его с табурета ударом приклада, при этом бросив на меня вопросительный взгляд. Я ответил ему резким жестом, быстро проведя пальцем по горлу. Подполковник подскочил к стонущему солдату и с силой ударил тому прикладом в горло. Короткий хрип – и все кончено. Тем временем я добил ударом ножа оглушенного солдата, после чего, быстро подойдя к окну, встал сбоку, так, чтобы видеть пространство перед входной дверью. С минуту вслушивался и всматривался. Вокруг было тихо. Отошел от окна, затем тщательно стер с лезвия кровь грязным полотенцем, лежащим на столе. Остатки закуски, оставшиеся от пьяной компании, вызвали у меня обильное слюнотечение, но сейчас было не до еды. Повернулся к Донскому, который в этот момент подошел к лежащему в беспамятстве коменданту.

– Мы проделали все тихо. Вот только все ли здесь люди? Нет ли…

– Где вы видите здесь людей, поручик?! – бросил на меня яростный взгляд Донской. – Это быдло! Озверевшие скоты! Эти…

– Вы не ответили на мой вопрос! – резко перебил я его.

Донской вздернул головой, ожег меня злым взглядом и уже, похоже, хотел сказать какую-то резкость, но опомнился, отвел взгляд, снова посмотрел на бесчувственного коменданта: – Сейчас узнаем.

Эта фраза прозвучала у него многозначительно и зловеще. Я пожал плечами, снова бросил взгляд в окно, после чего подошел к пулемету «максим», стоящему в углу. Рядом стоял короб со сложенной пулеметной лентой. Его я видел только на картинках, а на практике с ним не приходилось сталкиваться.

«Вот какое оно, чудо местного оборонпрома. Ничего, и не с таким разбирались».

Посмотрел на Донского, который, с кривой улыбкой на губах, приводил в чувство коменданта, и сказал:

– Отлучусь ненадолго. Мне переодеться нужно.

Тот в ответ только кивнул головой. Перед тем как выйти, остановился перед открытой дверью, просеивая сквозь себя звуки. Наступали сумерки. Человеческие голоса были еще слышны, но звучали уже скорее приглушенно, чем громко. Перешагнул порог. В ближайших трех домах света не было, даже занавески были задернуты.

«Может, спать легли, все-таки начало темнеть», – предположил я, но без особой уверенности, так как практической стороны деревенской жизни почти не знал. Хотя судя по звукам, доносившимся откуда-то с дальней от нас стороны деревни, там, похоже, спать еще не ложились. Снова осмотрелся. Никого. Завернул за угол избы, где лежали мертвецы. Раздев трупы, начал переодеваться, а заодно анализировать полученные мною за последний час факты: поручик, Вадим Андреевич, красные, белые, тыл красного полка, господа офицеры. Время: гражданская война. Я офицер, поручик. Образ прекрасной женщины, отпечатанный в памяти. Это моя цель? Даже если и так, то где поставленная задача?

Ведение бизнеса требует мелочей и деталей, знания человеческой психики, богатого жизненного опыта и тонкого анализа ситуации. Боевая схватка построена на инстинктах, рефлексах, знаниях рукопашного боя и оружия, богатого боевого опыта. Все эти факторы являлись кирпичиками фундамента, на котором стояла моя работа, при этом бизнесом я никогда не занимался. Передо мной ставили задачи, которые я называл иначе – цель, и только в редких случаях не удалось выполнить порученную мне работу.