Виктор Тюрин - 1918 год: Расстрелянное лето

Мне всю жизнь вдалбливали в голову, что врагов советской страны надо карать беспощадно – именно для этого ты живешь на белом свете, защитник первого в мире социалистического государства. Мне говорили, что у меня ответственная работа за рубежом, я на передовой линии борьбы, мне партия и народ доверили… Вот только эти слова для меня ничего не значили, отлетая рикошетом от моего сознания. Для меня в моей памяти всегда оставались слова отчима, которые тот частенько повторял: «Партия, политика – это ничто, а Россия – это всё. Ты должен накрепко запомнить для себя три слова: Россия, честь, долг».

Мне довелось в 1980-х годах строить социализм в одной африканской стране с помощью денег и наемников. Еще в одной стране руководить партизанским движением, чтобы свергнуть диктатора, ставленника США. Много чего было в моей жизни. Когда было нужно, становился партизаном, ликвидатором, наемником и инструктором. Прошел через десяток войн в разных точках планеты. Долг и офицерская честь никогда не были для меня пустым звуком, а вот с совестью все было совсем по-другому, но в армии приказы не обсуждаются.

Интересно, а как бы вы ответили на такой вопрос: как можно превратиться в хладнокровного убийцу, служа трудовому народу, который строит счастливое будущее для всего мирового пролетариата? Вот такой парадокс.

Жизнь расставляет нас как фигурки на доске в какой-то своей сложной игре. Пройти до конца мы не можем, но зато цепочка твоих ходов может дать начало новой сложной комбинации. Вот и сейчас провидение определило меня на сторону Белого движения, причем это было одно из исходных условий поставленной передо мной задачи, которую нужно было решить. Отчего я так решил? Да ничего я не решал, просто знал. Осознание этого факта пришло вместе с новой жизнью. Вот только мое новое задание не имело четких указаний, как и основной цели. Почему? Этого я тоже не знал.

«Значит, ты должен самоопределиться, найти те факторы – вешки, которые определят твой путь. Одна уже есть. Ты белый офицер. Ищи другие».

В передней тачанке правил лошадью Митрич, которому я, поклявшись на нательном кресте, обещал жизнь, а заодно возвращение его старого Орлика. Старик уверенно вел нас в известном только ему направлении, несмотря на темноту. Тачанки, покачиваясь на рессорах, неторопливо и плавно скользили по степи. Мы ехали к балке, которая лежала рядом с дорогой, в трех верстах от деревни. Старик сказал, что это самое лучшее место для засады. Ехал Митрич мрачный, все время вздыхал, отвечал неохотно, односложно. Старик переживал, правда, для меня непонятно было, из-за чего у него такое настроение. Как я понял, он был человеком старой закалки. Царь-батюшка и вера в Бога жили в нем с его рождения, а большевики, хоть и говорили правильные слова, были люди пришлые и страшные. Одна только комендантская команда чего стоила. Пьяницы поганые и убийцы. Сейчас красные пришли, а потом они убегут, а что крестьянину делать? Вот только не хотел старик крови, хотя при этом понимал, что господа офицеры вряд ли кого-то щадить будут, так как их самих хотели расстрелять. О расстреле офицеров в деревне уже двое суток слухи ходили.

Подъехали мы к оврагу в то самое время, когда на востоке только-только начало светлеть. В глубине балки, а по мне, так большого оврага, края которого густо заросли кустарником, насколько я мог разглядеть, протекал быстрый и довольно широкий ручей. Дорога, по которой должны были проехать красные, проходила где-то в тридцати метрах от оврага. С другой стороны от дороги тоже рос кустарник, но не такой густой и обширный, как с этой стороны, поэтому в нем залегли двое, я и подпоручик, с винтовками. Один из пулеметов был снят с тачанки и поставлен в кустах. Место за пулеметом занял «тевтон», а вторым номером встал наш военврач. В устройство засады я не вмешивался, зато с интересом наблюдал за ее организацией, и уже через час все было готово к торжественной встрече комиссара и его друзей.

Комиссар Григорий Заглыба был предан делу революции, но по-своему. Революция дала ему, пусть маленькую, но власть. Он и его приятель Федор Шакин служили при царском режиме матросами на буксире. Теперь он комиссар, а Федька, гроза всей белой сволочи, – комендант. Правда, в самом начале своей революционной деятельности оба пошли к анархистам, но когда белые, а спустя время и красные, стали их отстреливать, как бешеных собак, они решили примкнуть к делу революции. Хотя, если честно, при анархистах им куда лучше жилось. Эх, хорошо гульнули! Золотишко было, кокаин водился, а девочки какие… Одну он даже на рояле поимел. А какие они обыски у зажравшейся буржуазии проводили! Он сейчас при воспоминании даже невольно громко причмокнул.

– Ты чего, Заглыба, чмокаешь? – спросил комиссара, ехавший с ним бок о бок командир конно-пулеметного взвода. – Бабу, небось, вспомнил, которой сегодня ночью сиськи мял? Так расскажи! Поделись с товарищем!

Недовольный, что его приятные мысли перебили, комиссар бросил хмурый взгляд на командира, но выказывать свое недовольство не стал, так как знал буйный нрав Гришки Забугорного. Тот, если что не по нему, сразу бьет в зубы. Про него в полку говорили: если бы не его дикие выходки, он бы давно полком командовал.

– Какие бабы, товарищ? Полдня на совещаниях провел, потом целых три часа выбивал на складе для наших бойцов гимнастерки и патроны. И что ты думаешь?! Получил только половину из обещанного аж три недели тому назад! Хорошо хоть мыло на этот раз выдали полностью!

В штаб он, действительно, ездил за газетами и партийной литературой, а также выбил два десятка гимнастерок, два десятка кусков мыла, патроны, но главное, две кожаные куртки для себя и Федьки. Кроме этого, по особому заказу, а не за просто так, получил два новеньких маузера для себя и товарища Варакина. Что он за комиссар без кожаной куртки и маузера? Комиссар опять ушел в свои мысли, поэтому не сразу понял, что его о чем-то спрашивает Забугорный, скачущий на лошади рядом с ним. Повернул голову:

– Чего ты сказал?

– Ты что, Заглыба? Совсем оглох?! Я говорю, лошадей нам надо! Может, знаешь, где по деревням есть лошади?

– Мне не до лошадей сейчас, товарищ Забугорный! Ты мне лучше скажи, когда наступление будет, товарищ красный командир?! В штабе сказали, что идет накопление сил для главного удара. И что? Вшивота золотопогонная из всех щелей лезет, что твои тараканы, а мы чего-то ждем! Это, товарищ…

Его пламенную речь прервала выехавшая в пятидесяти метрах от них, откуда-то сбоку, из кустов, тачанка. Возница в солдатской рубашке и фуражке со звездочкой аккуратно, не торопясь, ее развернул, затем так же неторопливо слез с облучка и пересел за пулемет. Мне было видно, как Донской немного повел стволом, видно прицеливался.