Илья Саган - Дотянуться до престола

В комнате прибрали, но буквы пока закрашивать не стали. Пьер смотрел на них и мысленно усмехался. Да, нелегко ему далось это шоу.

После подслушанного разговора Шереметева с дьяком он долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, вспоминая слова боярина. «Беда всегда рядом ходит» – это ж надо, а?! Ничего себе условьица придумали для него неугомонные программисты! Ладно, только бы отсюда выбраться, а уж там он им задаст! А сейчас надо думать, думать. Да, похоже, без хитрости здесь не выжить.

Простыня на постели сбилась, и Пьер уткнулся лицом в пахнущую дымом медвежью шкуру. Эх, превратиться бы в зверюгу какую-нибудь и всех их напугать до полусмерти… Впрочем, злость тут не помощник, надо придумать что-то необычное, яркое. Яркое?!

Пьер рывком сел. В голове мелькнуло воспоминание, как мальчишкой он баловался с приятелями.

«Ладно, я вам покажу собаку Баскервилей!»

Утром, едва позавтракав, Пьер подошел к Василию и потребовал:

– Гуять!

Возможно, он мог бы говорить и лучше, но что-то подсказывало – окружающим об этом знать не стоит. И потому Пьер при любой нужде ограничивался одним-двумя исковерканными словами.

Малыша одели и под присмотром стражника отпустили гулять. Елки-палки, карманов нет! Ох, точно, их же еще не придумали… Надо обязательно «изобрести»! Выйдя на высокое, с витыми столбами, крыльцо, Пьер оглядел двор: беленая златоглавая церквушка, рядом погреба, голубятня… Все это он уже видел много раз. Но где же найти… А, вот, конюшня. То, что нужно.

Василий протянул руку, и они спустились по скрипучим ступеням. Пьер для вида покопался в снегу, а потом, праздно шатаясь из стороны в сторону, словно ненароком подошел к конюшне и ткнул в нее пальцем.

– Хосю!

Василий пожал плечами и заглянул внутрь.

– Ну давай покажу. Лошадки тут живут, краси-ивые – страсть.

Пьер бочком протиснулся в дверь и удовлетворенно улыбнулся: он нашел то, что искал. Пол в конюшне был покрыт толстым слоем песка. С радостным писком он присел в уголке и принялся лепить куличики.

– Ох, дитя неразумное, почто ж ты лошадок-то не смотришь? – засмеялся Василий и принялся сам разглядывать стоявших в стойлах коней.

Он прицокивал языком, поглаживая лоснящиеся крупы, а Пьер между тем незаметно насыпал песка в заранее приготовленный мешочек и спрятал его за пазуху.

Ночью, когда все спали, он достал ночной горшок с мочой, засыпал туда песок и уголь из ведерка. Брезгливо поморщился: н-да, запашок не очень. Процесс, конечно, не из приятных, но ничего, можно и потерпеть, был бы результат. Пьер обмотал руку полотенцем, снял заслонку с печи и осторожно поставил в угол. Эх, только бы получилось! Накрыв горшок крышкой, он сунул его в горящие угли. Не обжечься бы… Маленькие детские ручонки слушались плохо, и пришлось порядком помучиться.

Провозившись несколько часов и все-таки обжегшись, он, наконец, получил то, что хотел: желтый фосфор. Пьер смотрел на него не без опасения: жутко ядовитая гадость, нужно держать его закрытым. Прикрыл горшок крышкой и оставил рядом с лавкой до утра, пока не услышал возню и разговоры за дверью. В тот же миг он взобрался на скамеечку для ног, которую заранее поставил на свое ложе. Орудуя деревянной ложкой, украденной на кухне, нанес фосфором буквы на стену, спрятал скамейку и горшок под «кровать», а ложку – под подушку, накрылся периной и притворился спящим. Не прошло и минуты, как дверь открылась, и началось представление.

Впрочем, часть его оказалась сюрпризом и для самого Пьера. Он никак не ожидал, что фосфор загорится, и потому с радостным удивлением смотрел на пламенеющую надпись. Вот удача так удача! Но как опасно!

«Эх, горе-инженер. Надо быть осторожнее, а то спалю на фиг всю виртуальную реальность», – весело думал Пьер.

Погожим январским днем по дороге на Перемышль, что под Калугой, ехали сани. На душе седока, князя Ивана Петровича Буйносова-Ростовского, было неспокойно, он торопился и беспрестанно подгонял возницу:

– Гони, Архипка, гони, надобно поспеть засветло.

Сухонький старичок с жидкой заиндевелой бородкой, высунув нос из широкого ворота тулупа, послушно хлестал лошадей:

– Н-но-о-о!

Буйносов возбужденно смотрел на пролетающие мимо глухие леса. Это ж надо, какой шанс выпал! Такой раз в жизни бывает! Лишь бы сестрица не заартачилась.

Светило солнце, под полозьями скрипел наст. Тройка быстро мчалась по заснеженной санной дороге, и часом позже разрумянившийся от мороза Иван Петрович уже взбегал по лестнице резного деревянного терема. Был он высок, широкоплеч, лет тридцати пяти; глаза смотрели дерзко и весело, бархатная шапка-мурмолка, лихо заломленная набок, придавала ему почти разбойничий вид.

Среди холопов случился легкий переполох, один принялся отряхивать от снега сафьяновые сапоги гостя, другой подскочил, чтобы принять его шубу, третий метнулся предупредить хозяйку.

Горделиво расправив плечи, Буйносов шагнул в горницу, а из внутренних покоев навстречу ему уже спешила молодая женщина в длинном синем охабне, из-под которого виднелись рукава парчовой рубашки.

– Боярыня, – с улыбкой поклонился князь. В глазах его замелькали озорные огоньки.

– Ивашка. – Она обняла его и троекратно расцеловала. – Здравствуй, братец.

– А ты цветешь краше прежнего, Машута. Мужней женой быть тебе к лицу.

Женщина зарделась и шутливо махнула рукой. Это была сестра Буйносова, Мария Петровна. С тех пор как она вышла замуж за боярина Ивана Воротынского и переехала в Перемышль, виделись они редко, так что приезд брата был для молодой хозяйки большой радостью.

Род Буйносовых-Ростовских происходил от Рюриковичей, оба – и Иван, и Мария – были знатнейшими людьми. Их старшая сестра, Екатерина, пять лет назад стала женой царя Василия Шуйского, а после его низложения томилась в монастыре.

А теперь сразу два родственника Буйносова считались претендентами на престол. Одним из них как раз был муж Маши, боярин Воротынский, вторым – князь Иван Семенович Куракин, брат его жены Марии Семеновны.

– Ой, батюшки, да что это я? – всполошилась хозяйка. – Пожалуй к столу, сейчас трапезничать будем.

– Постой, Марьюшка. Дело у меня, неможно нам время терять. Ивана-то твово нет?

– Так в Москве ж он.

– Ну да, ну да. Оно и хорошо. Проводи-ка в свою светелку, чтоб никто нам не мешал.

Вскоре они уже сидели на обитых мягким сукном стульях друг напротив друга.

– Что стряслось, Ваня? – спросила Мария.

– Не пужайся, сестрица, ничего дурного. Супротив того, коли мы с тобой поспешаем, то могет статься, лучше прежнего заживем. Слыхала ты про младенца, посланца Божьего?

Глаза боярыни округлились от удивления.

– Не слыхала. Неужто Господь смилостивился и послал нам, грешным, заступника?!