Ольга Лебедь - Художники

– Он вроде не болеет.

Мама протянула мне презервативы.

– Мам! – у меня вылезли на лоб глаза.

– Чтоб ты мне в подоле принесла? Щас, будешь сама его воспитывать.

– Да мы ничего такого!

– Уж мне не говори, чем там молодежь не интересуется, – сдвинула брови она. – Если будет приставать, надевай. А папа с ним потом разберется.

Я зашла в комнату немного потерянная, отчего забыла вовремя спрятать пачку.

– Презеры что ли? – я мгновенно отвела руку за спину. – Думала она, что я тебя в первую же ночь укушу?

Он не выглядел обескураженным. Только хмурым, наверное потому, что башка у него до сих пор ныла.

– Ты бы этого не сделал, – убежденно сказала я, но положила пачку на видное место. Кстати… он знает о предохранении? Это я в своем мире не продумывала.

– Еще посмотрим, – он мрачно воззрился на меня. – Хватит вести себя как зазнайка. Ты не знаешь, что я сделаю в следующую минуту.

– Но я тебя знаю, – я уселась напротив него, он неохотно сел прямо и скрестил руки. Я вытянула губы. Так… – У тебя не было родителей.

Он скептически поднял брови.

– Отец умер в тридцатилетней войне, а мама не дожила до твоего восьмилетия.

Он неприятно нахмурился.

– У тебя не было сестер и братьев. Еще ты любишь суши. Учился на боцмана, но в первый же месяц был схвачен разбойниками и провел у них несколько лет. Потом год скрывался от полиции. Ну, – торжественно улыбнулась я, – что из этого правильно?

– Про родителей.

Я заткнулась.

Он встал, обошел меня и начал ходить по комнате. Кажется, подходил к окну, осматривался. Я повернулась, когда он, морща нос, смотрел на кучу старых флаконов и лаков, которые у меня с мамой просто руки не доходят выбросить.

– Я хочу извиниться.

– За что?

– Ну, то что я так резко. Информацию надо выдавать дозированно.

Он, сморщившись, потрогал на шее кулон.

– Ну, вот я знаю, откуда кулон. Королевский.

– Ты говорила, царя.

– А разницы нет. Его надо притащить в башню Святых Отцов до конца седьмого месяца, полуночи.

Парень напрягся.

– Для чего?

– Это я еще не придумала.

Он вдруг резко оказался рядом и зажал мне ладонью рот. Его взгляд метал молнии.

Было больно.

– Что там будет? Говори!

– Ме маю! – промычала я. Он сдавил сильнее.

– Говори!

Я пискнула. За дверью послышался шум. Заглянул отец, но в этот момент я уже дышала безразмерной футболкой, в которую одели персонажа перед тем, как он лег спать. Парень с силой прижимал мою голову к груди, не давая вздохнуть.

– Что тут у вас происходит? – понизил голос отец. Но к своему ужасу я приметила, что он не так уж и зол.

– Мы вспомнили разногласия, – сказал парень. – Уже улаживаем.

Я слышала, как папа еще стоял, сопел, а потом закрыл дверь, ничего не сказав.

Я насилу вырвалась. Теперь была ужас растрепанной.

– Говори, что там будет, – тихим скрежещущим голосом прошептал он. – Возомнила себя творцом? Так отвечай.

– Я не знаю. Не придумала.

– Придумывай!

– Кого-то убьют!

– Что?

– Всегда кого-то убивают, – я дышала, перед тем отшатнувшись от него. – Это беспроигрышный ход.

– В чем без проигрыша?

– В искусстве драмы.

Он сдавил себе зубы так, что мне самой стало больно. Я потрогала свою челюсть.

– Ты действительно сумасшедшая. Но раз ты говоришь о том, что творишь, тогда ты затащишь меня обратно.

«Я не знаю как», – хотела я сказать.

– И мне безразлично, как ты это сделаешь.

Он встал, порыскал глазами на комоде и взял пачку презервативов.

Я сделала выдох, а в голову начала приходить мысль, что надо было персонажей по-другому писать.

Когда я была маленькой, я всегда сочиняла истории. Но не запоминала. В моей голове играли жизни, проживали детские беды и радости, а первое творение вылилось на бумагу жуткими повторами и штампами, которые я, к славе своего гения, по большей части забыла. Через много лет я узнала, что это был фанфик. Мешанина из просмотренных мною мультиков, разных сериалов и чуть-чуть прозы Чехова (великого я не любила, но в текстах толк даже тогда понимала). Поняла я, что это фанфик. И устыдилась. И решила, что никогда больше не буду писать.

«Не тут-то было» сопровождало меня даже не с того момента – всю жизнь. Не знаю, что бы отвадило меня, если б я писать не смогла… Произведения состояли из кучи набросков. Все новые и новые записи, которые я надеялась когда-то превратить в печатные книги. Я всегда думала об издании. И никогда не понимала людей, которые пишут в стол или хвастают своими творениями на интернет-ресурсах.

Тогда же появился интернет.

Я поступила на журналистику. Перестала строчить в блокнотах, которые к тому времени превратились в черное месиво буковок и поправок; перенесла что-то из них в компьютер и неожиданно для себя выложила в сеть.

Совсем чуть-чуть. Не самое лучшее.

Но быстрый, первый и единственный комментарий моментально отбил у меня охоту писать. Я почувствовала, что я бездарность.

Комментарий был вовсе не обидный. И от девушки, которая к тому времени посещала курсы. Он был дельный, и был субъективный. Но мне показалось – как головой в прорубь.

«Спасибо», – написала я. – «Я исправлюсь».

И больше писать не садилась.

Даже через некоторое время, когда вместо полноценной критики пришло «Хах, мне понравилось», я не воспрянула духом. Не поверила. Тут человек увидел и разобрал по полочкам, а этот – что ему просто понравилось?

До следующего захода в литературную прорубь прошло два года учебы.

Я рьяно засела за журналистику, намереваясь сделать ее профессией всей моей жизни. Если уж не умею писать литературно, то буду писать статейно – этому учат, и работу найду. Пусть за гроши. Пусть буду работать там, где мне все время будет тесно.

Я ненавидела журналистику. И поняла это только к началу третьего курса. Тогда же, через неделю, меня чуть не сшибла служба доставки, и Хаз спас меня из-под колес. Я попала в училище, где учат искусству, и с трепетом в сердце поняла, что мой мир, который я так долго засовывала вглубь, разросся как, если сказать метафорично, – японская розовая вишня.

Парню захотелось погулять. И я вызвалась с ним.

– Скажи все же, а как тебя зовут?

– Я не хочу тебе ничего говорить.

– Дай угадаю. Слава?

Он посмотрел на меня недоуменно.

– Будешь гадать? Еще по своему имени меряешь!

– Савой меня зовут только в училище. Здесь я Марина.

– «Здесь». Ты даже дом называешь «здесь». Настолько же тебе проела мозги вся эта литературщина.

Я даже обиженно отстала, но потом догнала его, прежде чем он минул дверь с домофоном.

На улице накрапывал дождь. Такая противная погода стояла уже дня с два – не морось, не снег – лужи залезают в ботинки, боишься вляпаться в какую-нибудь хрень. Видом служили оттаивающие мартовские собаки.