Андрей Посняков - Разящий клинок

Старушенция поджала губы, похожие на гусиную гузку, желтое, усеянное сеточками морщин, лицо ее скривилось.

– Portez toujours la forme, monsieur le hussard! Rien à se mélanger avec les paysans même de l’esprit, – наставительно заметила Марья Алексеевна. – Всегда носите форму, господин гусар! Нечего смешиваться с крестьянами даже по виду. Мужичье – оно и есть мужичье. Подлое, необразованное сословье. Моя бы воля – секла бы каждого каждый день! Так, для порядка.

– Круто вы с ними, – Денис передернул плечами.

Графиня отмахнулась:

– Отнюдь! Знаете, я ведь из Саратова. Там и детство прошло, и юность. Застала еще Емельку Пугачева! Ох, не приведи Господи.

За столом посыпались тосты: за государя-императора (выпили стоя), во славу русского оружия, за славных героев-партизан (имелись в виду, конечно, отнюдь не крестьяне), конкретно – за подполковника Давыдова…

– Ах, Денис Васильевич, – сидевший напротив Арсений погладил перевязанную руку. – Вы ведь прочтете свои стихи?

– Да-да, – высказанную помещичьим сыном идею горячо поддержали смешливые девчушки в бело-голубых бальных платьях. Да и Софья… Сонечка… задорно сверкнула синими своими глазищами:

– И правда, почитайте, а! Ну, право же, Денис Васильевич, ну, пожалуйста.

– Всем юным нимфам не могу отказать!

Денис поднялся, опустил веки и принялся читать нараспев…

Выслушав, гости грохнули аплодисментами:

– Ой, Денис Васильевич! Славно как. Вот, право слово, славно!

– Черт возьми, хорошо сказано! Как раз по нынешним военным временам.

– Не поминай нечистого, Иван Иваныч. А то ка-ак дам сейчас по затылку!

Грозная супружница отставного капитана, судя по глазам и бегающему взгляду последнего, запросто привела бы озвученную угрозу в исполнение, кабы не чей-то тоненький голосок:

– И все же, Денис Васильевич. О любви бы хотелось очень-очень!

Это высказала не Софья, какая-то другая девушка – светленькая, с серыми сияющими глазками. Ее тут же поддержали подружки, коим, судя по виду, едва исполнилось четырнадцать. Впрочем, по тем временам – вполне солидные дамы, невесты, кто-то уже и замужем наверняка.

– Мы бы записали пока на салфетках… потом бы в альбом… Сонечка, Сонечка! Вели принести чернила, ага.

На салфетках… Ну да, диктофонов нет. И все же… какая бешеная популярность! Дэн сглотнул слюну… С каким обожанием смотрели на него сейчас все эти девочки. Не хуже, чем на Диму Билана! Вот она, слава-то… Что ж, приходится соответствовать.

– Ну, что, девчонки? Готовы слушать-записать?

– Ой, Денис Васильевич! Читайте.

О несчастной любви читать не хотелось… и Дэн вдруг припомнил басню. Просто, словно сами собой, возникли в голове строчки:

И много еще чего прочел. Особенно – когда еще выпил. Ярко горели свечи. За столами рекой лилось трофейное шампанское и шато-рез. Снова заиграла музыка… Традиционный первый танец – торжественный и чопорный полонез – Денис вынужден был подарить самой знатной гостье – графине Марье Алексеевне, второй – распорядительнице бала, местной помещице и доброй подруге вдовца Порфирия Кузьмича.

Третьим танцем был вальс, считавшийся, особенно в провинции, весьма фривольным и даже не очень приличным. В газетах писали: «Танец сей, в котором, как известно, кружатся и сближаются особы обоего пола, требует надлежащей осторожности, чтобы избегать излишнего сближения, оскорбляющего приличие».

Наплевав на приличия, Денис наконец-то пригласил к танцу столь любезную его сердцу Сонечку. Девушка чуть покраснела – все же вальс! Была бы мазурка или там, контрданс – другое дело, но вальс… Потом ведь вся округа судачить будет не один год! Одно слово – провинция. А, впрочем…

– А впрочем, Денис Васильевич, идем!

Задорно сверкнув глазами, юная Софья увлекла гусара за собой в потоки музыки и неги. Девушка выглядела сейчас настолько обворожительно, что у Дэна захватило дух. Сонечке так шло бальное светло-голубое платье из шуршащей невесомой ткани. Очень даже модное, с завышенной талией, с голыми плечами и едва прикрытой грудью… трепетно вздымающейся, волнующей… манящей…

Под мягким корсетом, вернувшимся в моду не так и давно, прощупывалась тонкая талия и даже линия позвоночника… правда, Денис не слишком давал волю рукам, стараясь не сбиться с такта.

Раз-два-три – влево… Раз-два-три – вправо… И снова раз-два-три…

Щеки Сонечки окрасил нежный румянец, синие глаза сияли, трепетно подрагивали черные пушистые ресницы. Темно-каштановые волосы девушки были собраны в изысканную прическу, несколько локонов спускались на плечи, восхитительно белые, нагие, кои так хотелось поцеловать! На изящной шейке поблескивало серебряное колье с сапфирами, такие же благородные синие камни сверкали и в сережках. Под цвет глаз!

Все кончается. Кончился и вальс.

– Ах, милая Сонечка… – Давыдов галантно поцеловал даме ручку. – Позвольте мне вас так называть.

Девушка улыбнулась:

– Меня все так зовут. И батюшка, и подружки, и брат. Даже служанки… Денис Васильевич! А хотите, я покажу вам свой альбом?

– Конечно! – азартно сверкнул глазами гусар. – Почту за честь, мадемуазель, почту за честь.

– Тогда идемте! Туда, на второй этаж. У нас там небольшая гостиная.

Сонечкин альбом, как и альбомы всех барышень той славной поры, сильно напоминал альбом дембельский из куда более поздних времен. Принцип был одинаков – бархат, виньетки и прочая «невероятная красотень», ну и, за неимением фотографий – рисунки. И конечно, стихи. Самые разные.

Рисунки, к слову сказать, иногда попадались отличные. К примеру, графическое изображение нагой греческой нимфы… в коей без труда узнавалась Сонечка. Правда, хитрый гусар не показал виду, что кое-кого признал… хотя, вполне может быть, что девушка специально ему себя таким вот образом показала!

– Чей это рисунок?

Софья сморщилась и нервно покусала губу:

– Это нарисовал один… один человек, слышать о котором мне до сих пор неприятно. И слышать… и видеть…

– Что же случилось? Впрочем, прошу прощения за излишнее любопытство.

– Ничего… – девушка чуть помолчала и вскинула голову. – Денис Васильевич! А вы напишете мне в альбом свои стихи? Вон и чернильный прибор…

– О, милая Сонечка! С превеликой охотою. Право слово!

Подвинув поближе к диванчику небольшой столик с гнутыми ножками, бравый гусар написал на свободных листах несколько своих стихов – и о любви, и о войне, и так… на общие темы.