Юлия Маркова - Отцы-основатели

С учетом всего этого – в первую очередь беременности Марины Витальевны, а еще нежелания выносить сор из избы – Сергей Петрович решил не скандалить, а постараться спокойно разобраться в произошедшем. Да и негоже это для мужчины скандалить с чужой женой – «западло», как выражаются в неофициальных кругах. Поэтому, предварительно успокоив, Петрович отпустил девочек, пообещав им, что сам во всем разберется. Потом, взяв под руку Лялю, он быстрым шагом направился в береговой лагерь, по дороге стараясь смирить свой гнев. А гневаться на Витальевну было за что. Она мало что ударила девочку, даже не являвшуюся ее прямой подчиненной – она сделала это в порыве гнева и дурного настроения, находясь в плену ложной информации, даже не пожелав выслушать ни Сэти, ни ее товарок.

Дело в том, что слух, пошедший по женскому «опчеству», был весьма далек от истинного положения дел – да он и не мог быть правдивым, поскольку участники событий о них не распространялись, и все детали, которые достигли ушей Марины Витальевны, были выдуманы сплетницами в меру собственной испорченности и темперамента. Одно это ее и извиняло, но все же не до конца. Марина Витальевна баба взрослая, что такое сплетни в женском коллективе, должна знать не понаслышке, и потому раздавать оскорбления, а тем более размахивать руками, не выяснив подробностей из независимых источников, было с ее стороны непростительной глупостью и серьезным проступком. Немного остыв, она и сама это поняла; и когда увидела, что Ляля идет к ней не одна, а со своим мужем, то испытала истинное облегчение. Это перед Лялей ей извиняться было стыдно и невместно, а вот перед Великим Шаманом Петровичем – совсем наоборот, тем более что он сам не давил, не размахивал руками, и не орал дурным голосом. Не такой он человек. В любом случае, Витальевна была кругом виновата, и эту вину надо было искупать. В первую очередь перед Сэти за несправедливую пощечину, но и перед остальными девочками за нанесенные им оскорбления – тоже. Если бы даже та сплетня (а точнее, донос) подтвердилась, и событие, прошу прощения, разврата имело бы место – то в этом случае наказание девочкам могло быть вынесено только после обсуждения на женсовете, и только решением Совета Вождей. В противном случае получается чистейшей воды самоуправство.

– Придется тебе, Витальевна, – сказал в конце Петрович, – извиниться перед девочками за твою неумеренную резкость и грубость. А за пощечину ты должна будешь сделать ей подарок – лучше всего одну из тех безделушек, которые так милы девичьему сердцу. Вот такую я на тебя наложил епитимью, и не как жених этих девочек (это еще бабушка надвое сказала, моими они женами станут или чьими-нибудь еще), а как шаман нашего клана, который должен решать вопросы обиды и воздаяния.

– Я все понимаю, Петрович, – вздохнула Марина Витальевна, – и сделаю все по твоему приговору. Есть у меня посеребренные сережки с синими камушками, вроде бы бижутерия, но очень миленькая. Как раз к глазам твоей Сэти. Но скажи мне, почему ты дал девкам это дурацкое обещание? Что, нельзя было обойтись без него? Теперь каждая вшивая шантажистка полезет в баню к тебе или к Викторовичу, чтобы таким путем удачно выскочить замуж. Греха потом не оберешься…

– Не полезет, – ответил Сергей Петрович, – дело в том, что когда ко мне и к моим женам вломились Сэти и компания, это было не запрещено. Ну не догадался я наложить табу на подобные авантюры, каюсь. Но сегодня, аккурат после обеда я объявлю, что лавочка закрыта и что заявки о большой и чистой любви надо подавать только через женсовет, а в самовольном порядке это явление наказуемо. Например, пожизненным табу на замуж.

– Пожизненное табу – это слишком жестоко, – снова вздохнула Марина Витальевна.

– Пожизненное табу, – сказал Сергей Петрович, – можно будет в любой момент снять. Ну, в смысле – как только мы убедимся, что наказанный исправился. Но для этого надо будет очень сильно постараться. Ты мне лучше скажи, кто это у нас там такой бдительный, что сделал тебе этот ложный донос, расписав то, чего не было, да и быть не могло? Ведь если не скажешь, я эту ретивую доносчицу найду сам, своими шаманскими средствами, и тогда все будет только хуже.

– А может, не надо, Петрович? – жалобно спросила Марина Витальевна, – ты ведь их накажешь – а получится, будто это личная месть, и выйдет нехорошо…

– Ничего подобного, – возразил Петрович, – ведь я накажу их не за то, что они сообщили тебе о визите девочек к моей семье в баню (это чистейшая правда), а за то, что напридумывали себе дурацких подробностей, что было уже полной ложью. Если мы позволим развиться этому явлению (а коллектив у нас преимущественно бабский, склонный к таким вещам), то мы утонем в интригах и уже никогда не сможем отличить правду ото лжи. Ложь в нашем обществе, моя дорогая Мудрая Женщина, никогда не должна приносить дивидендов – а только самое строгое наказание. В то же время правда должна вознаграждаться и восхваляться, какой бы горькой и неприятной она ни была.

– Хорошо, – кивнула Марина Витальевна, – я назову тебе их имена, но только пообещай, что наказание будет суровым, но не жестоким.

– Обещаю, – торжественно произнес Сергей Петрович, – я и жестокость – понятия несовместимые.

Так и произошло. Перед обедом, в присутствии всего клана, сперва Сергей Петрович публично вынес свой приговор, потом Марина Витальевна так же публично извинилась перед напрасно оскорбленными девочками и принесла Сэти виру – те самые посеребренные сережки с синенькими камушками. Сказать, что девочка была обрадована – это значит ничего не сказать. Несправедливость была исправлена, правда восстановлена, а ей досталась вещь, которая по статусу приближала ее к уровню вождей. Печалило Сэти только одно – у нее не были проколоты уши, и носить эти серьги, подтверждая свой статус она не могла. К тому же на ее одежде отсутствовали карманы, (они еще не были изобретены), и серьги очень легко могли потеряться. Но тут на помощь девочке пришла старшая и любимая жена Сергея Петровича – красавица, спортсменка и просто комсомолка. Ляля забрала у Сэти серьги, сунула их в нагрудный карман и сказала, что прокалыванием ушей они займутся сразу после обеда, и если девочка согласна немного потерпеть боль, то ей потом будет удовольствие на всю жизнь. Забегая вперед, надо сказать, что так они и сделали, и на рабочее место невеста Сергея Петровича пришла донельзя довольная, поблескивая подаренными серьгами – чем вызвала страшную зависть товарок.

Итак, закончив с компенсацией за несправедливое и самовольное наказание, шаман Петрович перешел к вопросу возмездия за ложный донос. Из общего строя были вызваны несколько девочек – одна бывшая Лань по имени Тума, примерно тринадцати лет от роду, и две такие же юные полуафриканки Гаитэ-Герта и Форитэ-Фрося. На них, всех троих, шаман Петрович наложил недельное табу на разговоры, пояснив при этом в краткой формулировке суть наказания, заключающуюся в том, что если не знаешь подробностей какого-либо события, то лучше их не выдумывать. А то получится так, как сейчас, когда приходится отвечать за произнесенную ложь.