Владимир Корн - Ученик ученика

С барона станется соскочить с коня самостоятельно, гордый ведь. Пару последних часов перед прибытием он скрипел зубами так, что было слышно всем нам, а возможно, и ехавшим в стороне севелугам. Даже сквозь дорожную пыль и загар была заметна бледность его лица. Глаза запали, а губы обкусаны так, что походили на изжеванное мясо.

Ну и где же этот местный чертов шаман со своим бубном, или что там у него?

Впрочем, я волновался зря. Буквально через пару минут он и подошел. Вот только не вписывался лекарь в нарисованный мной образ шамана. Одет он был так же, как и остальные кочевники, а вот внешне на них совсем не походил. Ростом значительно ниже, голубые глаза с прищуром и небольшая бородка, совершенно седая. Как сказали бы у нас, европеоид, в отличие от севелугов, имевших явно азиатские черты лица.

Лекарь склонился над Горднером, сидевшим на земле, потому что ноги упрямо отказывались его держать, разрезал на плече одежду, несколько секунд внимательно что-то рассматривал, затем что-то негромко сказал двум своим помощникам. Те осторожно подхватили нашего командира и бережно перенесли его к стоявшему немного в отдалении от остальных шатру. Конечно же я последовал за ними.

Горднера заносить внутрь не стали, положив на лежанку, возвышавшуюся над землей примерно по пояс и изготовленную из нескольких до блеска отполированных досок. «Смотри-ка, операционный стол», – съехидничал я про себя.

Кстати, так оно и оказалось. Лекарь разложил инструменты, среди которых я снова не обнаружил бубна с кисточками из беличьих хвостов. Зато здесь были всякие крючки, пилочки, ножички, щипчики нескольких размеров и что-то еще, совсем уж непонятное. Инструменты не так давно подвергались кипячению. И изготовлены они были из серебра, или, по меньшей мере, на них было нанесено серебряное покрытие.

Отвар из мухоморов лекарь принимать не стал, зато на чистом общеимперском предложил Горднеру проглотить какую-то тягучую коричневую массу, посоветовав барону зажать нос, перед тем как выпить настойку. Похоже, Горднер сейчас в таком состоянии, что верблюжью колючку жевать станет, лишь бы хоть ненадолго избавиться от боли. Плечо выглядело ужасно. Красное, отекшее, с выделяющимся из раны коричнево-желтым гноем. Неожиданно выражение лица Горднера сменилось со страдальческого на спокойно-отрешенное, и лекарь приступил к операции.

Нет, никогда из меня не получится приличного хирурга, поскольку, после того как «шаман» углубился в рану какой-то железкой, вероятнее всего зондом, я поспешно отвернулся, живо представив себе, что эта железяка копается в моем теле.

Так я и простоял до конца операции, лишь изредка оборачиваясь. Лекарь извлек пулю, потом еще долго копался в ране, чистил ее, что ли. Наконец насыпал на нее какой-то порошок и наложил повязку.

Вот тебе и танцы с бубнами. Горднер все еще находился в состоянии общего наркоза, за время операции он даже ни разу не поморщился. Я поинтересовался у лекаря:

– Уважаемый, каковы шансы, что все будет хорошо?

– Полбочки на три ведра, – не задумываясь, ответил он.

Его слова меня немало озадачили. Затем я вспомнил, что это выражение соответствует привычному мне «пятьдесят на пятьдесят», поскольку в обычную винную бочку входит ровно шесть ведер.

Затем лекарь осмотрел ногу Крижона, заставив его что-то проглотить, от «приятного» зелья пострадавший заметно содрогнулся и некоторое время сидел с выпученными глазами. Потом целитель смазал место укуса и о чем-то спросил. Крижон объяснил, указав на меня. А что я, это был всего лишь шанс, пусть и мизерный. Вот мы его и использовали, как оказалось, удачно.

Для наших людей хватило пары шатров. Один из них заняли мы с Горднером, вернее, заняли теоретически – Горднер остался с лекарем. В другом, гораздо больших размеров, разместились все остальные.

В стойбище мы гостили почти неделю. За это время Крижон полностью пришел в себя, а Горднер стал выглядеть как тяжело раненный, а не как смертельно убитый.

Желающие приняли участие вместе с севелугами в охоте на медведя, ну а мне всегда было чем заняться в свободное время. Эту шпагу даже просто держать в руке приятно, ну а работать с ней – вообще одно удовольствие.

Когда охотники прибыли с трофеями, я, как обычно уединившись, отрабатывал связку, показанную мне конечно же Горднером. Связка была довольно сложная, состоящая из нескольких технических элементов. Парирование, уход, затем финт, заканчивающийся двумя рубящими ударами, снова финт и наконец глубокий выпад с колена. Горднер предупреждал, что самый опасный момент связан как раз с выпадом, поскольку, встав на одно колено, резко ограничиваешь себя в подвижности.

Да, насколько я помню, в секции фехтования нас такому не учили. Но нас учили другому, чем я пару раз так удивил Горднера, что однажды он застыл в изумлении. Покачав головой, он тогда заявил:

– Никогда, слышишь, никогда не показывай это другим. Держи для себя, и пусть это будет твоим последним шансом. Вот уж воистину век живи и век учись.

А что я такого особенного сделал? В секции фехтования это чуть ли не сразу ставить начинают, вот только убей – не помню, как называется.

Охотники вернулись веселые и довольные. Тибор гордо ехал на коне с перекинутой через седло серной. Добыли они и медведя, который был похож на всех остальных медведей, которых мне раньше довелось видеть, разве что имел несколько большие уши. Его убили одним-единственным выстрелом из лука. Очень удачный оказался выстрел, но и лук-то каков! С другой стороны, чему удивляться, такое оружие – целое произведение искусства. Стрелой из такого лука раньше рыцарские доспехи пробивали. Да и потом его еще долго предпочитали огнестрельному оружию.

Крижон радостно потирал руки в предвкушении. Оказывается, он ни разу не пробовал не только лебедятину, мясо серны и медвежатина тоже были для него в новинку. Это сколько же ему еще всего узнать предстоит? Даже позавидовать можно. Мне бы так, глядишь, и отпустило бы.

Мне каждый лишний день, проведенный здесь, нервов стоит. Понятно, что задерживаемся мы по объективным причинам, и все же.

Еще и Мухорка моя. С виду-то она совсем не изменилась, по крайней мере, мне так кажется. Как на ней теперь ездить-то? И можно ли ее вскачь пускать? Вдруг это вредно для ее будущего чада. И спросить не очень-то удобно. Сейчас многие вещи делать совсем не нужно, особенно глупые вопросы задавать.

Беременные женщины мне нравятся. Нет, я не извращенец какой-то. Просто у них такая плавная походка, взгляд такой особенный и загадочная улыбка, куда там Моне Лизе. Хотя слышал я одну из версий о природе ее улыбки, согласно которой женщина с портрета узнала, что ждет ребенка.