Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями…

Дом состоял из небольших сеней, в которых мы, четверо, с трудом поместились, и, отделенной от сеней пестрой занавеской, большой комнаты. Окна оказались действительно маленькие – около полуметра в ширину, а в высоту – и того меньше. Тихо, стараясь не скрипеть половицами, мы, один за другим, прошли в комнату. Ничего так – уютненько устроились. Глаза постепенно привыкли к темноте и я начал различать обстановку. Просторно. Вся обстановка комнаты – печь, стол и лавки. Судя по переполняющему воздух запаху, вечером здесь либо что-то праздновали, либо просто очень плотно поужинали. Естественно – с самогоном.

Раз, два, три, четыре – пересчитал я спящих, ориентируясь по неясным теням и звукам дыхания. Один – тот, который так оглушительно храпит – спит на печи. Судя по всему – не один спит. Подойдя к печи, я заметил, что из-под занавесочки, закрывающей лежанку, выглядывает явно женская рука. А может это женщина так храпит? Я на миг замешкался, но вспомнил, что среди полицаев, перечисленных Максимом Сигизмундовичем, никаких женщин не было. Значит, либо это храпит один из полицаев, либо – действительно, женщина. Тогда, получается, полицаев здесь только трое. Чтобы развеять сомнения, я, вытащив пистолет, который вернул себе, когда мы разжились оружием для Казика, заглянул за занавеску. Так и есть – двое здесь спят. Остальные рассредоточились по комнате, беря на прицел спящих на лавках остальных троих полицаев.

Я дернул за рукав Крышневского. "Оружие!" – попытался объяснить жестами. Боец понял только после того, как я указал на свой пистолет, потом – на полицаев, а послем – на выход. Кивнув, он принялся осторожно, стараясь не шуметь, собирать карабины. Один из полицаев, когда Августин неловко поднял с пола его оружие, чиркнув прикладом по полу, всхрапнул и завозился на своей лавке. Все замерли. Пронесло! Полицай еще чуть повозился, устраиваясь поудобнее, и снова задышал ровно.

Когда все оружие, какое мы смогли найти, оказалось вне зоны досягаемости полицаев, мы приступили к, собственно, захвату. Нащупав на столе небольшую лампадку, я поджег фитиль от зажигалки. Света она дала совсем чуть-чуть, но, после практически полной темноты, царившей в комнате, и этот маленький, дрожащий огонек показался нам ослепительно ярким. Увидев комнаты в новом – в полном смысле этого слова – свете, я еще раз убедился, что в пределах досягаемости полицаев нет даже вилки, в два шага подошел к печи и резко отдернул занавеску. Тут же мой взгляд встретился с перепуганными глазами женщины, блеснувшими в слабом свете на молодом – не старше тридцати лет – лице, обрамленном растрепанными черными волосами. Сколько она уже не спит? Только что проснулась, оттого, что я отдернул занавеску, или уже давно бодрствует, наблюдая за происходящим в комнате? Какая разница? Главное – лежит тихо, как мышь. Вот если бы заорала… Я приложил палец к губам, показывая женщине, что нас полностью устраивает ее поведение и нарушать тишину не следует. Она все поняла и подтвердила это, мелко закивав головой. Я жестом показал женщине, чтобы она отодвинулась подальше от полицая – в самый угол закутка, в котором они спали. Указание она поняла без слов и исполнила так быстро, как только может выполнить указание человек, на которого наставлено несколько стволов.

Снова показав женщине, чтобы она не издавала ни звука, я ухватил храпящего на печи полицая за руку и изо всех сил дернул на себя. На пол он грохнулся с такой силой, что стоящий рядом стол аж подпрыгнул, а огонек лампадки, будто в панике, заметался, заставив плясать по стенам причудливые тени.

— Аааа! Якого биса… — заорал полицай, но удар ногой под ребра выбил из него весь воздух, заставить вновь замолчать.

Зашевелились и остальные полицаи. Не все – отреагировали на шум только двое. Один шустро скатился с лавки, но тут же замер, когда в бок ему ткнулся ствол карабина. Второй, пытаясь проморгаться, начал было подниматься со своей постели. Когда до его сознания наконец дошла картина, представшая перед глазами – четверо вооруженных, явно не дружелюбно настроенных людей, держащих его самого и его товарищей на прицеле – полицай, испустив горестный стон, снова повалился на подушку. По-моему, он даже закрыл глаза. Третий полицай не отреагировал на происходящее никак. В смысле, он что-то замычал нечленораздельное, когда раздался грохот упавшего с печи тела, но не проснулся. То ли настолько пьян, то ли спит так крепко…

С печи, напомнив мне, что не стоит полностью сбрасывать со счетов женщину, раздался тихий всхлип.

— Денис, вяжи их по очереди. Остальные – держите на прицеле тех, кто еще не связан, — сам я метнулся к печи и, бросив на женщину угрожающий взгляд, запустил руку под подушку.

Так и есть! Под руку тут же попало что-то твердое. Наган. Хорошо, что я сбросил полицая с печи на пол! И хорошо, что додумался проверить под подушкой. Кто эту барышню знает – повернешься спиной, а она, сдуру, пальнет.

Полицаи не сопротивлялись. Куда уж тут – еще не успевшие толком проснуться, безоружные… Да и смелостью они явно похвастать не могли. Поэтому, все четверо были связаны менее чем за десять минут. Причем, тот, который спал крепче всех, проснулся только когда его товарищи уже валялись с кляпами во рту, а его самого, не особо церемонясь, сбросили с лавки.

— А с этой что делать? — Шпажкин указал на тихонько всхлипывающую в своем закутке женщину.

— Связать, — бросил я. — Полицаев пока тащите во двор.

Убивать женщину я, конечно же, не собирался. Чем она виновата? Тем что спит с полицаем? Точнее – спала, потому что своего любовника, которого только что выволокли в сени, она уже не увидит. Так, мало ли, как жизнь у нее повернулась. Может у них еще до войны отношения были… Или жизнь заставила. В любом случае, живой она нам нужнее – пусть местные жители видят, что мы вершим суд справедливо и не трогаем невиновных. Звучит это, конечно, слишком… Пафосно, что ли? Но суть от этого не меняется. Кроме того, пусть расскажет немцам, что здесь произошло. Если вообще будет какое-то расследование. Ведь немцы не особо и ценят своих прислужников, как бы последним того не хотелось. Да и остальным предателям нервы попортить – вовсе не лишнее. В общем, убивать мы ее не будем. Однако, и оставлять так – нельзя. А если она побежит, едва мы отойдем, к немцам? Пусть лучше посидит связанной.

— Убивать тебя никто не собирается, — я снова повернулся к женщине. — Эти четверо ублюдков приговорены к смерти за то, что участвовали в нападении на наш отряд. И, заодно – за все остальное. Так и скажешь, если тебя спросят. Поняла?

Первая попытка стащить женщину с печи закончилась для Дениса парой глубоких царапин на правой руке. Когда боец потянулся к ней, женщина завизжала и принялась отбиваться. Замолчала она только после того, как я прикрикнул и клацнул затвором "парабеллума", давая понять, что, либо придется подчиниться, либо никто церемониться не будет. Впрочем, Денис особо и не церемонился – ни когда стаскивал ее с печи, ни когда вязал руки.