Алексей Замковой - Лесной фронт. Благими намерениями…

Копать закончили через пару часов. Немец, по-видимому, командовавший здесь, оценил работу и что-то сказал. Пленные направились к саням. Подходили по одному – клали инструмент в сани и отходили в сторону. К счастью – не к ямам. Встали строем в сторонке и замерли, ежась на холодном ветру. Вскоре появились новые лица. На дороге, двигаясь в нашу сторону, появились новые сани. В них сидят трое – все немцы. Когда сани подъехали ближе, я понял, что на самом деле в них – пятеро. Еще двое, не замеченные мной ранее, лежат в санях. Сердце екнуло, от мысли, что я, все же, просчитался, и этих людей расстреляли в городе, а сюда привезли только чтобы похоронить. Сани остановились рядом с первыми. Не удержавшись, я шумно выдохнул, глядя на то, как немцы вытаскивают из саней тех двоих. Живы!

Время ускорилось, и секунды полетели с бешеной скоростью. У меня осталось, по прикидкам, меньше минуты, чтобы распределить цели, пока связанных пленников волокли к яме. Шестеро немцев, которые охраняют, копавших яму, военнопленных. Плюс трое, которые приехали только что. Девять человек… Четверо немцев, сбившись тесной кучкой, курят в нескольких шагах от строя военнопленных. На предстоящую казнь они не обращают никакого внимания – даже не смотрят в сторону ямы. И, судя по всему, ничего не опасаются. Карабины у всех четверых висят за спинами. Еще двое немцев охраняют строй. Вот у них – оружие наготове. Хоть стволы карабинов и направлены в землю, но оружие эти двое держат в руках. Но они тоже больше обращают внимание на разговор своих товарищей, бросая лишь редкие взгляды на тех, кого, собственно, охраняют. Так, что с теми, которые привезли приговоренных? Двое немцев ведут смертников к яме, подталкивая их в спины. И у этих карабины висят за плечами. И правильно – чего опасаться? Двое приговоренных ведь связаны по рукам и ногам – идут-то еле-еле, делая мелкие шажки, насколько позволяет веревка. Так что, зачем зря руки нагружать? За ними, шагах в трех-четырех, следует еще один немец. Похоже – унтер. Погон не видно, однако вооружен он МП-38 или МП-40, а не карабином. Учитывая, что МП, в пехотных частях, положены пока только командирам отделений – точно унтер.

— Якоб, Василий, берете на себя тех двоих, которые ведут приговоренных. Цельтесь так, чтоб с первого раза – они, скорее всего, и будут расстреливать, — прошептал я. — Августин – ты стреляешь в того, который с автоматом. Стреляете только после меня.

Дождавшись подтверждения, что меня услышали, я снял свой МП-38 и, двигаясь осторожно, плавно, стараясь не делать резких движений, начал поднимать оружие. МП – чертовски неудобная штука, когда надо стрелять лежа! Длинный магазин обеспечивает автомату, в нормальном положении, слишком высокий профиль – надо было, с самого начала, озаботится ямкой в земле, в которую упереть магазин. Да что уж теперь… Не стрелять же, держа автомат боком! Медленно… Аккуратнее… Столпившиеся у строя военнопленных немцы попали в прицел. Один, склонившись к сложенным лодочкой ладоням, прикуривает… Остальные трое, оживленно жестикулируя, что-то обсуждают…

— Вставай проклятьем заклейменный… — я вздрогнул от неожиданности. Чистый, сильный голос, разносил с ветром по степи слова "Интернационала". Блин, ну кто ж под руку!.. Хорошо еще – стрелять не начал.

Немцы, которых я держу на прицеле, замолчали и обернулись к яме. Поет один из приговоренных – высокий, худой парень, лет двадцати, от силы. Одет он в, бывшую когда-то белой, а сейчас – всю, покрытую бурыми пятнами, длинную рубаху, черные, явно бывшие когда-то модными, брюки. На снегу смертник стоит босыми ногами, однако стоит спокойно – не переминаясь от холода и пытаясь держать прямо. Конвоиры, успевшие уже поставить приговоренных к краю ямы и отойти от них на пару шагов, замерли. Один из них обернулся и, посмотрев на поющего, вопросительно уставился на унтера с автоматом. Тот только пожал плечами и махнул рукой – пусть, мол, поет.

— …весь мир насилья мы разрушим… — летит над степью. Праздные немцы принялись указывать на поющего. Кто-то из них засмеялся. Я бросил взгляд на военнопленных – большинство стоит так же, как и стояло. Тихо, уныло, не обращая ни на что внимания… Некоторые вертят головами, оглядываясь, и этим сильно беспокоят двоих, охраняющих их немцев.

— …мы наш, мы новый мир построим… — к поющему смертнику присоединился новый голос. "Интернационал" подхватил один из военнопленных, а за ним – еще один. Теперь уже немцы не смеются. Пора!

Очередь в четыре выстрела опередила немцев, только наметивших движение к строю военнопленных, всего лишь на какое-то мгновение. Один, только поднявший ногу, чтобы сделать шаг, резко согнулся и повалился на колени. Стоящий рядом с ним – схватился за левое плечо. Защелкали выстрелы карабинов. Пока немцы сообразили, что вообще произошло, я успел дать еще две коротких очереди, первая из которых забрала жизнь еще одного немца, а вторая, к сожалению, ушла куда-то в небо. Остальные бойцы, вооруженные карабинами, успели сделать по два выстрела.

Когда немцы, наконец, осознали угрозу – их силы уже уменьшились на пять человек. Остальным четверым, оставшимся в живых, удалось залечь и открыть ответный огонь. Стоит ли говорить, что вся наша маскировка рассыпалась при первых же выстрелах. Немцы сразу, только опомнившись, определили, где мы лежим. Чуть позже, однако – тоже быстро, заметили они и тех, кто стреляет от рощи. Но их сопротивление не продлилось долго. Опомнились и военнопленные. Едва первые немцы, охранявшие их, упали на землю, как, сначала около трети, а спустя какие-то секунды – и остальные, двенадцать пленников, копавших яму, набросились на тех охранников, кому повезло избежать наших пуль. Впрочем, на этом их везение и закончилось. В считанные минуты охрану просто втоптали в землю, потеряв всего двух человек.

Убедившись, что опасности больше нет, я сбросил с себя простыню и поднялся на ноги. Рядом из снега, словно выросли, поднялись остальные трое бойцов. Группа Шпажкина, на всякий случай, осталась лежать у рощи. Едва моя фигура появилась в поле зрения, все взгляды освобожденных пленников устремились на меня. Кое-кто даже поднял карабины, захваченные у немцев.

— Свои! — крикнул я, тоже не опуская, однако, оружия.

Из толпы бывших военнопленных выступил тот же парень, который, как мне показалось, заметил меня с самого начала. Бодрым шагом, уже совсем не напоминающим ту походку автомата, которая была у него еще несколько минут назад, он подошел и остановился в нескольких шагах от меня.

— Ефрейтор Жучков, — представился парень. Рука его дернулась, словно он хотел отдать честь, но снова опустилась по швам. — Спасибо, товарищи!

— Не за что, — кивнул я. — Быстро снимите с немцев все, что есть – оружие, боеприпасы, одежду и остальное. Надо уходить, пока еще кто-то не появился.