Андрей Колганов - Жернова истории

Лукавишь, Михеич, ох, лукавишь! Если прознают, что еще одна машинка с английским шрифтом объявилась, ее на коллегии наркомата делить будут, не иначе. Однако в данном случае это обстоятельство — не главное.

— Только пропуск на вынос ты мне все равно оформи. Сам знаешь — тут, у нас, ее чинить негде, да и нечем, — оставляю я за собой последнее слово, протягивая Михеичу плитку шоколада «Миньон», завернутую в газетку. — На вот, внучку угостишь.

Михеич, приоткрыв газетную обертку, тает, почти совсем как шоколад, и открывает передо мной двери склада:

— Ну, смотри, какая подойдет.

Так, вот «Ремингтон» с длиннющей кареткой… Шрифт русский. Не то. Еще один «Ремингтон», на этот раз с английским шрифтом, но, боже мой, кто же ухитрился его так расколошматить? Дешевенький и совсем новый «Смитс-Премьер» с русским шрифтом. Он-то почему среди ломаных? Осматриваю. Глаз «на автомате» цепляет — N60192, потом сзади вижу — механизм зверски изъеден ржавчиной. Что же такое на него пролили, а? Спохватываюсь и шарю глазами дальше — эта-то машинка мне по любому не нужна… Еще один, значительно более потрепанный «Смитс-Премьер» — на этот раз с английским шрифтом, и на вид машинка вроде почти совершенно цела. Зараза! Кто-то врезал от души прямо по литерам и безнадежно исковеркал многие из них! «Ундервуд»… На нем — русский шрифт. «Мерседес»… Эта — с немецким шрифтом. Снова не то! «Континенталь» — это машинка известной немецкой фирмы «Вандерер»… Но погодите! Шрифт-то английский! Интересно… Небось, с какого-нибудь старого «Ундервуда» или «Ремингтона» литеры переставили. А починить ее я сумею?

Кручу машинку со всех сторон. Видимых повреждений практически нет, пара небольших сколов эмали и несколько пятнышек ржавчины — не в счет. Почему же она валяется здесь? Ставлю машинку на пол, присаживаюсь перед ней на корточки, заправляю за валик каретки листок бумаги. Ленты в машинке нет, но эта проблема — решаемая. Отвожу за рычаг каретку в сторону — и она скользит свободно, безо всякого сопротивления. Чую, в этом и дело — так быть не должно. Пытаюсь пару раз стукнуть по клавишам — литеры бьют в одну точку, а каретка не двигается с места.

Та-а-а-к…

Переворачиваю машинку и заглядываю в механизм с обратной стороны. Взгляд сразу находит барабан пружины, которая закручивается при отводе каретки, и потом последовательно двигает ее при каждом ударе по клавишам, вплоть до конца строки. Но этот барабан с самой кареткой ничем не скреплен. Ну, если это единственная неисправность…

— Вот эту попробую починить, — поворачиваюсь к нашему завхозу.

— Ладно, сейчас я тебе пропуск на вынос выпишу, — отзывается тот. — Диктуй инвентарный номер.

На мое счастье, именно с этой моделью машинки я был хорошо знаком еще с детства. У нас дома был «Continental» 1946 года выпуска с русским, понятное дело, шрифтом, и машинка по конструкции практически не отличалась от того механизма, который стоял сейчас в моем кабинете на столе.

В конце рабочего дня обвязываю машинку веревкой, загодя выпрошенной у того же Михеича. На выходе сдаю пропуск и теперь могу вполне открыто тащить машинку домой. Выйдя на Ильинскую площадь, решаю взять извозчика — уж больно неохота повторять путешествие с машинкой в переполненном трамвае.

Долго ждать не приходится. Завидев извозчика, я машу рукой, кричу — Эй, голубчик! — и рядом со мной, натянув вожжи, останавливается нынешний эквивалент такси.

Извозчик, видно, желает поразить нанимателей подлинным дореволюционным шиком. В ямской шляпе в виде невысокого кожаного цилиндра, расширяющегося кверху, с металлической пряжкой спереди, в длинной, почти до пят, темно-синей суконной поддевке, запахнутой справа налево таким образом, что она имеет множество складок сзади, в выглядывающих из-под поддевки начищенных сапогах, он гордо восседает в пролетке с откидным верхом.

— Вам куда, господин-товарищ? — интересуется солидным баском крепкий бородатый мужичок.

— На Пречистенку! — отвечаю я.

— Три рубля серебром! — с ходу запрашивает извозчик.

— Побойся бога! — возмущаюсь в ответ. — Когда это от Ильинки до Пречистенки за три рубля возили?! Рубль — и то много будет!

— За рубль можешь на трамвае прокатиться, — отрезал бородач, — как раз и хватит.

— Ну, давай, полтину добавлю, — смягчаюсь я.

— Не-е-т, господин хороший, не пойдет. Нынче времена нелегкие, цены, почитай на всё, против прежних воздорожали. Накинуть надо!

— Ладно, черт с тобой! Два рубля — и едем! — в сердцах бросаю я.

— А, садись, — машет рукой извозчик, — домчу с ветерком! — и я забираюсь в пролетку.

Если вы думаете, что езда по Москве в пролетке — удовольствие, то вы глубоко заблуждаетесь. Несмотря на рессоры, поездка по улицам и площадям, мощеным булыжником, пробуждает во мне странные аллюзии, заставляя вспоминать о грохоте строительных компрессоров и отбойных молотков. Впрочем, вид безрессорных ломовых телег, вереница которых как раз сейчас пересекает Лубянскую площадь, заставляет оценить выгоды своего положения. Ломовики грохочут по булыжнику лишь чуть потише, чем самоходки СУ-122 Ковровской учебной дивизии, встреченные как то мною на полигоне близ разъезда Федулово…

Тряхнув головой, отгоняю воспоминания, и вижу, что у Дома Союзов мой возница начинает придерживать лошадь — на перекрестке трамвайных путей съехались вместе несколько трамваев с прицепными вагонами, практически полностью перекрыв проезд, и некоторое время прошло в ожидании, когда освободится путь. Дальше, по Охотному ряду, лошадка припустила порезвей, звонко цокая копытами по булыжнику. Пролетая мимо начала Тверской, краем глаза ухватил появившуюся над улицей рекламную растяжку, но успеваю прочесть лишь большие буквы — «Москвошвей». А, точно, совсем недавно я об этом слышал: трест «Москвошвей» освоил новое по нынешним временам дело — шитье одежды по стандартным размерам…

Уже у самого подъезда, отпустив извозчика с договоренными двумя рублями и пятиалтынным на чай, лицом к лицу сталкиваюсь с Мусой.

— Добрый вечер, Муса!

— И вам вечер добрый, Виктор Валентинович! — откликается дворник. — Что это за тяжесть вы волочете? Давайте, подсоблю!

— Спасибо, Муса, я еще молодой, сам справлюсь! — отвечаю ему с улыбкой. — Машинку вот пишущую из наркомата приволок. Надеюсь починить, а то у нас мастеров нет, все безрукие какие-то.

Когда я зашел в прихожую, из своей комнаты выглядела Игнатьевна. Поздоровавшись, она подошла поближе и всплеснула руками:

— Никак ты, Виктор, в пишбарышню решил превратиться? Намедни вот все на машинке стучал, а теперь еще одну тащищь? Куда тебе столько?

— Сломалась машинка-то, — поясняю любопытной старушке. — Вон, в наркомате починить не смогли. Делать нечего, буду сам ремонтировать.