Сергей Шкенёв - Николай Негодник

– Я похож на добряка? Отвечай быстро! Имя, звание, номер части, фамилии командиров, расположение ракетных баз и дислокация стратегической авиации!

Бедолага сильно побледнел и закатил глаза:

– Я… я…

– Что я? – нахмурился Глушата. – Ты из бошецких земель будешь?

– Нет! – вздрогнул от обвинения восточный бес. – Просто я не знаю, что такое ракетная база.

– Ах, да… это все Базекины побасенки… Про подводные лодки и штаб тоже можешь ничего не рассказывать. Но в остальном давай по порядку и без моих наводящих вопросов. Жить хочешь?

Жить шайтан очень хотел, так что колоться начал моментально:

– О, мой господин, послушай печальную историю недостойного раба твоего о деяниях, случившихся в дивные времена, когда еще…

– Ты, придурок, давай без этой… как ее там… без пахлавы со шербетом, а то подташнивать начинает от подобных витиеватостей. Шахерезада доморощенная, твою за ногу!

– Господину известно мое недостойное высоких ушей имя? – Пленник расплылся в заискивающей улыбке.

– Я много чего знаю. – Черт сделал умное лицо. – Но тем не менее…

– Слушаю и повинуюсь, о величайший! Я простой шайтан из рода Цулувай Хренанны – хранителей сказок, преданий и историй, что уже несколько тысяч лет…

– Понятно – мышь архивная.

– Да, господин. Имя мое – Шахи Ерезад.

– Забавно.

– Это грустно, господин. За малое прегрешение и небольшую кляксу на послании к повелителю Шамбалы меня били бамбуковыми палками по копытам, накручивали хвост на раскаленную кочергу, а потом отправили сюда, сопровождать Пету-хана и описывать его победы.

– Ага, сняли бронь, и на фронт. И теперь прислуживаешь кочевникам? Ты, представитель древней цивилизации, и на побегушках у дикарей? Не понимаю…

– А что делать?

– Вредить, пакости устраивать, – пояснил Глушата. – Или ты не шайтан?

Восточный бес расплакался, шмыгая пятачком:

– Но я же ничего больше не умею. Вот если только…

– Ну? Договаривай.

– Чужой облик принять могу и держать не меньше месяца.

– Любой? И Вечкана?

– А кто это такой?

– Есть одна сволочь, пойдем, покажу. Заодно и первое задание получишь. Ты же хочешь стать настоящим вольным чертом на службе князя Николая?

– Конечно! – обрадовался шайтан. – Если кормить будут. А можно я этого Вечкана потом съем?

– Оголодал? – Глушата скептически осмотрел тощую фигуру архивного беса и великодушно разрешил: – Да кушай на здоровье, жалко, что ли?

С вывески корчмы посетителям мило улыбались нарисованные в натуральную величину три аппетитно зажаренных поросенка. Талант неизвестного художника был очевиден, но он слишком уж буквально понял название фирменного блюда заведения – «поросенок с хреном». А может быть, именно из-за этого кухня старого Акакия пользовалась в Алатыре определенной популярностью у мужской части населения. Вечерами многие не отказывали себе в удовольствии пропустить чарочку-другую в обществе приличных людей или нелюдей. Правда, из последних сегодня присутствовали только прибывшие инкогнито черт и оборотень – остальные либо ушли добровольцами в действующую армию, либо сидели по домам, опасаясь редких попыток степняков забрасывать через стены зажигательные стрелы.

Глушата появился поздно утром и сразу поспешил за столик к оборотню, приветливо махавшему рукой. Перед Августом громоздилась груда костей, из которой сиротливо торчали недогрызенные ножки.

– Ты как насчет пожрать? Или дальних родственников в пищу не употребляешь? – Фон Эшевальд смахнул на пол объедки и благодушно кивнул на них местным собакам. Те вежливо покачали головами, но приближаться опасались – чувствовали мощный волчий дух. – Уважают, заразы. Где шлялся столько времени? Я чуть было с голоду лапы не протянул.

– Заметно, – согласился черт и уселся напротив.

– Серьезно спрашиваю.

– Потом объясню. Да и время выжидал – зачем народ пугать?

– А сейчас?

– Сейчас совсем другое дело. Посмотри на эти добрые и открытые лица.

– Это точно, уже похмелились, а то бы гонять начали, приняв за галлюцинацию.

– С какой стати? Гоняют зеленых и маленьких, а я большой и черный. К тому же из меня настолько реальная галлюцинация, что могу в рыло заехать. – Глушата подмигнул ближайшему соседу. Тот испуганно икнул и поспешил к выходу, оставив на столе несколько мелких монет.

– Чего людей пугаешь? – укорил Август.

– Из вредности – натура прет.

– Понятно, давай, докладывай.

– Сначала пожрать. – Черт поискал взглядом хозяина корчмы. – Эй, почтеннейший, тут бараны имеются?

Старый Акакий подошел, вытирая о передник мокрые руки, и, наклонившись к уху, доверительно сообщил:

– Вам молоденького или постарше? Знаете, мой сосед хоть и в годах, но вполне себе в теле. Прикажете позвать?

– Э-э-э…

– Не беспокойтесь – натуральный баран, тупее Амвросия во всем городе никого не найти. Вы таки его живьем скушаете или приготовить? Могу пожарить на конопляном масле.

– Не-е-е… – растерялся Глушата. – Мне бы обычного, травоядного.

– Ягненочка?

– Двух.

– Это мы мигом! – Акакий бросился прочь, но буквально сразу же появился снова, но уже во главе процессии из трех поварят. Двое несли большие деревянные подносы, а у третьего в руках позвякивала содержимым объемистая корзина. – За счет заведения!

Черт с недоверием посмотрел на хозяина корчмы и полез в карман жилетки за кошельком.

– Что вы, что вы?! – почти испугался корчмарь. – Как же я могу взять деньги с такого гостя, почти родственника? Таки это мне придется доплатить за удовольствие лицезреть вашу персону. И ни за что не уговаривайте! И как потом смотреть в глаза дочери, когда она узнает о моем насквозь неблагородном поступке?

Глушата в недоумении посмотрел на Августа:

– Слушай, он точно не больной?

Оборотень неопределенно пожал плечами и смущенно опустил взгляд. Акакий же ораторствовал не переставая:

– Так что даже не напоминайте про восемь, а если считать с вином, то и все двенадцать серпянок.

– С чего такая невиданная щедрость? С других деньги тоже не берешь?

– Как это не беру? – искренне удивился хозяин. – Разве можно обижать странными обвинениями бедного старика? Вот эти самые ягнятки неоднократно пытались разорить меня непомерными аппетитами, и только появление лучшего друга моего горячо любимого зятя спасло несчастного Акакия от нищеты и позорной смерти под забором. Разве можно великое благодеяние сравнить с какими-то пятнадцатью, нет, восемнадцатью монетами, если считать вино?

Корчмарь даже слезу пустил, бия себя кулаком во впалую грудь одной рукой, а другой ловко откупоривая бутылку. Повисло тягостное молчание, прерываемое бульканьем, которое первым нарушил Глушата: