Алексей Федосов - Записки грибника #2

Тот кивнул, и они сорвались, на ночь, глядя, умотали в город, оставив меня одного.

Явились к обеду следующего дня, довольные как два кота, отожравшиеся на сметане. Собрали стариков, засели в нашем доме, выставив меня за дверь, и о чем-то перетирали с ними до самой ночи.

На все мои расспросы, отвечали — потом.

Спать пришлось на сеновале, благо лето на дворе. Спалось, правда, плохо, комары достали. Накроешься с головой, — жарко. Раскрылся, — жужжат и глодают, окаянные.

Утром встал с больной головой, в волосы набился целый стог сушеной травы, глаза красные, как с похмелья и опухшие.

— Красота, блин, неземная… — Ворчал, рассматривая себя в ведре с водой, что набрал из колодца, для умывания.

— Федор, ты с кем там разговариваешь? — Спросил вышедший на крыльцо, Силантий.

— Да из-за вас пришлось спать хер, знает где. Комары, живьем сожрали. — Зачерпнул из ведра пригоршню, холодной воды и плеснул в лицо. Прохлада принесла облегчение.

— Силантий, — окликнул стрельца, — оно хоть того стоило?

Он остановился в дверях конюшни, похлопал рукой по створке, медленно кивнул и скрылся внутри.

Пошел за ним следом.

Силантий выводил кобылу из денника, увидел меня и кивнул на хомут, — Давай помогай.

Я снял со стены хомут, накинул на плечо, забрал уздечку, вышел во двор.

— Силантий, о чем со стариками беседу вели? — Спросил его, накинув на конскую шею хомут и расправляя сбрую.

— Пустое, Никодиму втемяшилось что-то в голову вот, и собрал их. — Говоря это, стрелец отворачивался, чтоб ненароком не встретится со мной взглядом.

Я усмехнулся, — Ты хотя бы пуговку на воротнике расстегнул, легче будет.

Он обернулся. — Зачем?

— Силантий, седой как лунь, а врать не научился.

Он посмотрел на меня, щека чуть дернулась, по лицу проскочило выражение досады, — слова чудные молвишь, Федор. Не пойму об чем ты речь ведешь.

«браво. Вот старый мерин, сразу понимать перестал»

Я наклонился, поднял оглоблю, зажал её под мышкой и стал подвязывать, — ладно, что уж там, можешь и не говорить… От вас оно было бы интересней узнать, да я и так уже все прознал.

Закончив, отряхнул ладони и повернулся к собеседнику.

Силантий заинтересованно оглядел меня с ног до головы, — У ну кА, поведай.

Я перешел ко второй оглобле, перехватил и принялся вязать, закончив, посмотрел на стоящего напротив стрельца, — разговор был о беглых, только вот о чем можно было со стариками так долго говорить…

Тут мне в голову пришла другая мысль, — Они может и не беглые, дальняя родня, верно. В кабалу не записана, на своих землях сидели… Ты с Никодимом в холопий приказ ездил, прознать надо было — писаны за кем отроки али нет. Зря, что ли писульки Климовы с собой брали. Сколько грошей там оставили? Да, бог с ними с деньгами… Дьячок ваш знакомый молвил, небось — нет таких, ни за кем.

Ты, наверно думал на них кабальную запись делать, а деды супротив были?

— То Никодим хотел, — хрипло ответил Силантий. — Я ему только про Фимку напомнил, к нему опосля ездили.

— А меня чего не спросили? Я бы и так все рассказал.

— Никодим молвил — неча Федьке знать. Ты же не хочешь, чтоб холопы работали, а он людишек…

«Тьфу ты, прости господи. Горбатого только могила исправит»

— М-да, старого кобеля не отмыть добела. — Я всплеснул руками, хлопнув себя по бокам.

— Силантий, а он не думал, почему именно сейчас, у нас столько народу появилось? Может потому что наши, деньги получают?

Он почесал затылок и со смущенным видом ответил, — То так. Мне ребятишки молвили — мол, чужой народец объявился, на расспросы говорят что — родня. Мы с Никодимом хотели их турнуть из деревни тишком, да ты тут со своим парнем, чуть бунт не устроили. Думали, что они холопы беглые.

Я похлопал по теплой лошадиной спине. — Куда ехать собрался?

— В город…

— Ну, езжай. Доброй дороги. — С тем и расстался с Силантием.

«От два придурка. Сколько можно с обоими спорить?

Меня местные опасаются, но не более, для них я такой же работяга, как и они. Со мной спорили, ругались, вон один даже, набрался смелости, по роже съездил. Разговаривайте с людьми, спрашивайте, думайте, смотрите, как они отвечать будут. Деревенские жители даже врать толком не умеют. Лжет и сам же улыбается и плечом подергивает. После пары попыток и одного показательного выступления со мной разговаривают, опустив глаза к земле. Ну, подумаешь, поймал на горячем местного пастушка. Пригнал коровку, а у неё вымя пустое. Хозяйка в крик. Парнишка клянется, что — нечистый молоко сцедил. Поговорил с ним и через пять минут рассказал, как дело было. По местным законам, малого могли побить и очень сильно, вороватых нигде не любят. Пришлось заступиться за него, в суповом наборе и то мяса больше. Теперь за мной хвостом ходит, божий человек. Думаю если сейчас выйду за ворота, где ни-будь в радиусе полусотни метров увижу белобрысую головенку на тонкой шейке, выглядывающую из кустов в ожидании, когда на работу пойду. Третий день за мной тенью ходит, встанет поодаль и стоит, молча, только зенками хлопает. Надо на него Мишку натравить, думаю, что они одного года рождения. Хотя это чадо такое худющее и маленькое, что определить истинный возраст довольно затруднительно. Надо будет сказать его тетке, чтоб племяша лучше кормила, кожа да кости, в чем только, господи, душа держится»

Шел по двору и чувствовал спиной взгляд Силантия. Уже входя в дом, не выдержал, оглянулся. Он залез в телегу, разобрал вожжи и тронулся с места под звук скрипнувших колес.

Я открыл дверь и шагнул внутрь. Надо завтракать и идти, день будет, утомительный. Собеседование проводить. Рекомендации типа — Иванко рукастый малый. Не говорят ни о чем. Мне нужны ловкие руки, умные головы, остальному научу сам, да и ребята помогут. Наверно ближе к зиме, если все хорошо будет, таким же образом и баб на работу подрядить. Они более усидчивые, чем мужики.

С такими мыслями сел за стол, пододвинул к себе миску с кашей, взял ложку…

Встал из-за стола и пошел смотреть, где там, на улице, прячется моя белобрысая тень.

Что и говорил — сидит под кустом сирени, ждет. Увидел меня и встал, наверно думая, что пойду куда.

— Эй, божий одуванчик, иди сюда. — Позвал его. Он сначала оглянулся, высматривая кого зову, потом неуверенно ткнул ладошкой себе в грудь.

— да, ты, иди сюда, — Махнул рукой, подзывая к себе ближе, — не заставляй кричать на всю улицу.

Когда он подошел, спросил. — Есть хочешь?

Парнишка сглотнул голодную слюну и, молча, кивнул.

Я шагнул к нему, положил ладонь на плечо, — Пойдем кашу есть, пока не остыла. С молоком будешь али с мясом?

Он снова кивнул.

— Э, брат, так дело не пойдет. Что же ты молчишь то. Так я не узнаю, что из снеди тебе давать. Поди, верно, молоко любишь, а? Я тоже его уважаю, особенно если в печке потомить и с хлебушком потом, скушать. — И мы пошли домой.